Ольга СОКОЛОВА
КОЛЫБЕЛЬ НАД БЕЗДНОЙ
О поэзии Алексея Филимонова
Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь — только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями… В зрелом же возрасте рядовой читатель так привыкает к неприятностям ежедневной жизни, что относится с равнодушием к обеим черным пустотам, между которыми ему улыбается мираж, принимаемый им за ландшафт.
Владимир Набоков, «Другие берега»
1. Пред-весть
Поэзия Алексея Филимонова — искристый отблеск кристаллических сфер, невесомая тень будущего, лиловый дух преображенного со-словия. Пересотворяясь, она подобна то чайке, то самолету, то бабочке-сфинксу… В ней отражение потусторонней Сини, пред-весть Апокалипсиса души человеческой, где сло-весть преображена в литературу грядущего. При помощи взгляда из вне Алексей Филимонов пытается приоткрыть нам тайну, заглянув за Край. Именно взгляд извне делает его стихи подлинно апокалипсичными и преображающими. Поэт пророчествует «о запредельном, о нежданном», предстоя «пред веком искренних глубин»:
О запредельном, о нежданном
пророчествуют тополя,
где все деревья первозванны,
о беспредельности моля.
О чуде пересотворенья,
в нерукотворном забытьи.
Срывает ветер сновиденья
и мчит в бессонные рои.
Где в сини ровная аллея,
и звонок путь среди вершин,
и восходя и молодея
пред веком искренних глубин.
И если Андрей Белый «проповедовал апокалипсизм под флагом катастрофизма, умеренного минимально в трагизм, в антиномизм «этого» и «того» (А.Белый. «Символизм как миропонимание», С. 431), стремясь преодолеть его в сомнамбулизме, то поэт Алексей Филимонов проповедует апокалиптику вневизны, заглядывания через Край потусторонности, – туда, «где кровь зари течет босая», в метафоричности миросозерцания, когда «перекликается звонарь сквозь Апокалипсиса пенье… И озаряются, как встарь, чела пред светом Откровенья».
1.1. С-нов-есть.
Взыскуя Вне-весны уже приблизившегося Апокалипсиса, А.Филимонов внезапно прозревает почти бестелесную дымку, которой пропитан «привкус неба».
Дымчатый привкус неба —
то ли земного, то
вдруг предстает как слепок
сбывшегося ничто.
Дышит огнем галактик,
предвовлекая, и
тает пред ним прагматик
в искреннем забытьи.
Скатерть мечты, изнанка
плат предстоящий — там,
где синевы цыганка
тянется к жемчугам.
Не о подобной ли дымке, не о такой ли сети зловещей говорили Вл. Соловьев и Андрей Белый? «…причины, являющие перед глазами эту сеть, наброшенную на мир, находятся в глубине индивидуального сознания. Но глубины сознания покоятся в универсальном, вселенском единстве. Еще тогда я понял, что дымка, занавесившая духовный взор, падет на Россию, являя вовне все ужасы войн и междоусобиц. Я ждал извне признаков, намекающих на происходящее внутри. Я знал: над человечеством разорвется фейерверк химер» (Там же, С. 409). Но в дымке – сон, тайна, предчувствие, обволакивающая близкий мир современного поэта:
ОКРУГА
Провидя некие картины,
запечатлеть их в полусне,
пока не тронут паутиной
твой череп на чужом окне.
Актер, среди глазниц алмазных,
Пройди от завтра до вчера
По улице углов бесстрастных,
Где ветер, свечи и зола.
И в сумраке неумолима
сирень и чья-то тишина,
и легкой дланью, тайной дыма
душа извне окружена.
«…Тайной дыма душа извне окружена». Не есть ли это один из признаков извне, опричь, «намекающих на происходящее внутри», которых так ждал Андрей Белый? «Пройдя от завтра до вчера по улице углов бесстрастных, где ветер, свечи и зола», поэт-пророк нового тысячелетия незаметно проскальзывает сквозь портал, ведущий в измерение вне, в измерение Вл. Соловьева и М. Волошина, вместе с ними предрекая «апокалиптическую мертвенность» (термин Д. С. Мережковского) жизни, уже явившей Грядущего Хама? «Хаос изнутри является нам как безумие, — извне, как раздробленность жизни на бесчисленное количество отдельных русел. То же с маской учености на лице, с хаотическим безумием беспринципности в сердцах» (Там же, С. 409).
О диалоге поэтов-визионеров с Владимиром Соловьевым и Максимилианом Волошиным внеречено стихотвореним А. Филимонова «Затворник»:
ЗАТВОРНИК
К вам приходил Владимир Соловьев…
М. Волошин
И в каждой букве отворялись книги
за чермною корою вещества —
слепящи, как сожженные вериги
нездешним духом, — таяли слова
в горниле предугаданных созвучий,
и мир стенал, как маска на стене —
непокоренно, влажно и беззвучно
пред сухостью возмездья в синеве.
Пока иная Длань не наложила
печать — протуберанцами любви, —
и солнце поднималось из могилы,
и слово Божье пели соловьи.
Они взыскуют обновления в Откровении. Они хотят творить подлинно новое.
НОВОЕ
Се, Апокалипсис, гряди.
Иное солнце впереди.
Нева из бездны — это меч,
исполненная гневом речь.
И агнец огненным мечом
наметит будущности дом.
Вот здесь — на площади Петра.
Печати сорваны. Пора!
«Апокалиптическая мертвенность», словно паутина, окутала наши взоры, наше мышление, наши эмоции, чувства, слух и память. Мы забыли не только себя, но и своих Ангелов Хранителей, «или вестник докричаться не сумел?» Как не забыть о взгляде извне, голосе оттуда, из глубин, за пропастью ненужных Духу дел? Еще чуть-чуть — и Вестник«улетит, улетит»:
НЕЖНЫЙ АНГЕЛ
Ангел снимется со шпиля —
улетит, улетит.
Значит, мы его забыли —
не блестит.
Или вестник докричаться
не сумел?
Люди все куда-то мчатся,
в пропасть дел.
Осенней допетровской
синевой,
испарится он неброско
над Невой.
Отразившись на мгновенье
среди плит,
ясным саваном забвенья
просквозит.
1.2. Пре-внев.
Ещё «плоть души не обновилась», еще «бесконечность первозданна», мир находится в изначальной обнаженности – «небеса апреля голы», – но незаметно надвигается на Землю гнев Божий, а с ним и сияние Его благодати – когда «запад чешуей покрылся, сияющей, как чья-то милость». Нисхождение глаголов Откровения знакомо слуху пророка. Именно об этом речёт Алексей Филимонов:
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Еще кровоточат стигматы
на перекрещенных глаголах.
Еще пророчества не святы,
и небеса апреля голы.
Еще Христос не возвратился,
и плоть души не обновилась.
Но запад чешуей покрылся,
сияющеq, как чья-то милость.
Еще ни дьявола, ни Сына,
и бесконечность первозданна.
Но Откровение незримо
нисходит к слуху Иоанна.
В своей статье «Чехов» Андрей Белый предрек нам «действительный пафос перед развернутой бездной Вечности», который «успел породить целые фаланги ходульных дел мастеров» (Там же, С. 373)! Пафосу Бездны А. Филимонов противопоставляет Откровение Иоанну на острове Патмос. Два измерения – «там» и «здесь» – сливаются воедино; прошлое, настоящее и будущее проницают друг друга «на закате сквозном»:
ПАТМОС
Не сиреневый пафос —
заходящие сны
там, на острове Патмос,
здесь, в круженье весны.
Небо — тающий свиток,
и серебряный бриз —
волны бьются с плиты,
звезды сверлят карниз.
Бытие неподсудно —
бездна в синем огне,
где безбрежное судно —
парус — тает во мне.
Ангел словно планета
у распавшихся стен,
с Книгой жизни, пред ветром
неземных перемен.
Здесь, на острове дальнем,
на закате сквозном,
где слова изначальны
в заточенье былом.
2. Зияние.
Незаметно, незримо чернота обеих бездн – пустот – проникает в атмосферу мира, наполняя все зловещим предчувствием, преодолеваемым изначальным единством вовне: «Нет никакой раздельности. Жизнь едина. Возникновение многого только иллюзия. Какие бы мы ни устанавливали перегородки между явлениями мира — эти перегородки невещественны и немыслимы прямо. Их создают различные виды отношений чего-то единого к самому себе. Множественность возникает как опосредствование единства, как различие складок все той же ткани, все тем же оформленной» (Там же, С. 408). Время соборности близко! А пока все пребывает в полузабвенье, все занавесило облако пыли «кочующих светил», во всем царит «немоты оцепененье», все озаряется «свеченьем от могил». Об этом и других напастях, пришедших в 2010 году в Россию вместе с пресловутым глобальным потеплением, говорит поэт А. Филимонов в своем стихотворении «Зияние» – неброско, иносказательно, медитативно:
ЗИЯНИЕ
Апокалипсис незримо
проникает в бытие
над томленьем херувима,
сквозь неведенье твое.
Дьявол спит в бездонной бочке,
раздирая пустоту
в кровь; резвящиеся дочки
заплутали на мосту.
Саранча вокруг таится,
точит небо лезвия,
и луна о тьму дробится
сказкою небытия.
Утренней зарей, вечерней
предсказание течет.
И уже награду черни
обещает мудрый черт.
И почет и состоянье,
что развеется, когда
вострубивши предсказанье
перережет провода.
А пока полузабвенье,
пыль кочующих светил,
немоты оцепененье
и свеченье от могил.
Впоследствии слова поэта о «саранче» на полях подтвердились буквально. Сладкий обман, затягивающей в себя бездны, приводит людей к тому, что они, «восшедшие с ума к порогу и зиянью, за край, за немоту», творят судьбу города-призрака:
Пещера, лабиринт —
сквозная Петроградка
разматывает бинт,
обманывая сладко
колодцы и дома,
где пропасть и сиянье,
восшедшие с ума
к порогу и зиянью,
за край, за немоту, —
но острова спасенья
мерцают, и звезду
зовут во глубь владенья, —
там влага и земля
бесцельно и бесстрастно
разменивает зря
тебя — на постоянство.
О, города клубы,
и гарь, и дуновенье —
плывущие гробы
во снах и вне спасенья…
Всё изнемогает от беды, даже пыль «свинцовая и мостовая»… И если «дымка, носившаяся в воздухе, после смерти Соловьева правда, осела, как бы прибитая дождем… Но зато пыль, носившаяся в небе, осела на все предметы, пала на лица, резко очерчивая, почти искажая естественные черты, создавая невольный маскарад» (Там же, С. 410). И вот в некий час эта радиационная пыль, невидимая дымка "тончайшим непокорным прахом" затягивает абсолютно все:
ПЫЛЬ
Свинцовая и мостовая,
ночная, серая — везде,
пыль, от беды изнемогая,
цветет, как саван, на воде.
От неприкаянных столетий,
на стенах и на площадях,
на альвеолах междометий
тончайший непокорный прах!
Пылевой вихрь, поднявшийся над современным миром, неминуемо должен перейти в огненный смерч, создав «призрак красного ужаса — облака дыма и огня, — потому что свет, пронизывая пыль, зажигает ее» (Там же, С. 410). А пока… Бездне необходима реклама.
2.1. «Реклама бездны в пустоте».
Для «рекламы бездны», как пишет А.Филимонов, подходит возникший из ниоткуда трамвай. «Роняя искры провозвестья», он пронесётся в пустоте через «нагие сумерки», неся в себе «пассажиров-пилигримов», «острожников небытия» – рекламных агентов бездны:
ТРАМВАЙ НАД ОХТОЙ
Нагие сумерки трамвая,
дрожат плакатные дома,
и в нерастраченности тая,
и по булыжнику звеня,
роняя искры провозвестья,
и не подхваченный пока,
кондуктор лагерный воскреснет,
где рельсы тянут облака.
Над Большеохтинским, Литейным,
полубессмертным, слюдяным,
и свет фонарный, безраздельный
на небесах пребудет с ним.
Мелькают бабочек гирлянды —
реклама бездны в пустоте,
трамвай опять застудит гланды
в незатворимой высоте.
Где ответвления незримы,
и шпал вооскресных чешуя,
и пассажиры-пилигримы
острожники небытия.
Своеобразной «рекламой бездны в пустоте» проявляются мелькающие «бабочки-гирлянды» (бабочек-траурниц и бабочек-арлекинов) огней, пересотворившиеся в бабочек бездны.
БАБОЧКА БЕЗДНЫ
Бабочка вне меня —
там для чего сравненье
с тем, что короче дня,
больше стихотворенья?
Дальше, — я вижу там,
где испаряет звуки
многоголосья гамм
синий этюд разлуки.
Звезды цепочки здесь
запечатлела всуе —
жизни набросок весь
белым мелком рисуя.
С праха — до полыньи,
у окоема лета,
где вознесли струи, —
бабочка бездны, где ты?!
Для исследования бездны лирический герой А.Филимонова или его «сквозная тень грядущих дней» (В.Набоков) использует «безднолёт». Цель такого путешествия – познание вечности:
Провожаем
безднолёт,
чьи огни
во тьме болот.
Белый клюв
и стекла узки —
в вечность целится
по-русски.
Долетим
до Цареграда
до иного
листопада…
Образ бездны, бездности, пожалуй, один из довлеющих в апокалиптике поэта и философа Алексея Филимонова. Но, в отличие от Бальмонта, который «не ходит больше по земле, а висит в безысходных пустотах» (Там же, С. 406), и Брюсова, чей магизм представляет собой борьбу «косности земной с крылатым полетом», и к нему «из бездн небесных… притягивает жало молнии, словно меч, крылатый» (Там же, С. 398), – А. Филимонов представляет нам диалектику бездны Апокалипсиса.
Здесь и «Нева из бездны», которая сверкает поэту «мечом», «исполненной гневом речью». И «бездонная бочка», в которой спят, «раздирая пустоту в кровь», мёртвые души. Кругом «синий пепел возмездья, бездна прахом полна». Постепенно бездна сгущается в «Чашу межзвездных ночей». И «Люди-сфинксы», которые «указуют на бездну иную», а это подтверждает, что существуют две бездны — говоря с большой долей условности, имеющих положительное и отрицательное значения. А. Филимонов намекает на двоимость бездны, на её проходящий и через нас разлом «провале безымянном квартиры земной». Проникаться зиянием бездны кажется небезопасным:
Бездна смотрит на меня —
мне помочь уже не в силе
ни истлевшая семья,
ни прозренье, ни бессилье.
«Воля к бездне»
Поэт словно советует:
Уйди в метель, от бездны отрекись,
Пока три раза не сподобил кочет
Христа забыть. Иль сразу повинись.
Что проще?
Но – уже поздно, сроки бездны пришли! Ибо «время бездной повернуто вспять — к черепам под вселенской гатью», где небо неминуемо рушится, и «бездна в синем огне». Она двоится у нас пред внутренним зрением в ночи «до рас-света, до – двоимой бездны». В конце концов, «истлевает пустота — зреет манна искупленья».
Алексей Филимонов сравнивает «отблеск бездонности» с «райским облаком». Белый Всадник «поразит пустоту», и «в синей бездне над Невой» мы узрим «мачту-крест и парус», знаменующий возвращение Христа… Алексей Филимонов полагает, что алфавит возник из бездны, как отклик на страждущих Речи: «Царь царей, к Отцу взывая, в бездне вызвал сей язык». Но сегодня, до подлинного преображения бездны в явь, «глухо лязгает засов ворот, в бездонности парящих». Под силу ли поэту «в бездну прокричать о тех, кто Господа осудит?»
Достиг ли Алексей Филимонов «льдистых венцов своего творчества?» (Там же, С. 398). Но так же, как «надмирно-далеки, и в миг карающе-глубоки» для него стихи «Апокалипсиса», точно так «холодеет кровь зари пред жаром бездны», когда читаешь его стихи.
Бездна кажется бессмысленной, беззвездной. Зачем нам «бездна, разверзшаяся над землей?» Как «скинуть бездны покрывало», укрывшее сегодня и вчера небытиём?
Каким предстанет завтра не покорившихся бездне? А завтра «под аркою приотворенной», «новым сводом зияющей бездны» прорастет бедный двор. И тогда «в темноте… вдруг воссияет глубина». Воплощение в бездне «до синего огня» –вот задача поэта, ради её пересотворения в свет!
Уже явлен Христос – вселенский Логос – свидетельствующий пред бездной о спасении. Когда-нибудь Его «зеница растворит и время, и былую бездну», «И меч двоякий рассечет умы — вплоть до сердец, сочащихся познаньем, что выше солнца бездна и дерзанье. И стронет лава огненной Невы дворцы, и львов и все что есть не вы. И Всадник, словно воздух, одинок, пылает в вечности меж Откровенья строк», «И зазеркальный проводник закроет окна перед бездной, чтобы в вагоны не проник дух безбилетности небесной». Сравнение бездны с небесной безбилетностью, где затерян «вагон извне, летящий сна и бездны мимо», напоминает нам о предпотусторонности поэзии А. Филимонова, органичной приверженности автора новейшему литературно-философскому течению, вектору из Прапамяти – вневизму. Дух его поэзии, питающей вневизм, «во снах двоякий»: он «то в бездну восходящ, блистая откровеньем, то парусник всезряч, стремительным виденьем». А сейчас –
Карандаш отточен бездной,
многоточия и сны,
что пророчит дух воскресный
на пороге белизны.
И когда над миром сияет «улыбка бездны», знай, что бездну можно преобразить, «одолеть строкой, пламенем бестелесным», ибо «бремя стихов легко», а «иго судимой бездны» – поистине преодолимо – здесь, на пороге бездонности, о чём свидетельствует поэт Алексей Филимонов:
Не оставайся здесь,
перенеси мгновенья
в тот, озаренный весь,
город приотворенья.
Над городской рекой
Око диктует вечный
синей строфы покой
с рифмою человечной.