Лариса Бесчастная
Синий альбом. Сборка
Тайнопись
***
Плачет звёздами синяя бездна,
по щекам они пламенем катятся,
по взлелеянным втуне надеждам
ей горючими зорями плачется.
Ночь оплакав, стихает усталая
и, желая вернуть равновесие,
ткёт узорами тайнопись алую
по шафрановым зорям над весями.
Как томит она души открытые,
ранит память и сердце ожогами!
И всплывают страницы забытые
книги судеб, прошитой тревогами.
Но, дохнув предрассветной отрадою,
тает зарево в облачной млечности.
Звёзды падают, падают, падают,
унося с собой тайнопись вечности…
***
Синева ткёт млечные узоры
звёздных откровений и интриг,
и луна в серебряном подзоре,
прячет в мареве медовый лик.
В невесомости узорной ткани
Отраженья наших чувств парят,
скрыты узелки любви и брани
и молитвы на устах горят.
Вытканные Синевой покровы
ночь накинула себе на плечи,
и возжённые горячим Словом
тают тихо пред иконой свечи.
***
Звенящей строкой Синева,
в бредовые мысли одетая,
огней городских острова –
и я, тихим плачем отпетая.
Нали'ты смятеньем душа
и влагою воздух полночный,
молитвой клянусь я, греша,
как ангел святой и порочный.
Врачую извечную брань
смирения с кровью горячей,
сочится внутри эта грань,
И гнётся от боли незрячей…
***
Синей тайнописи знанье –
меж мирами зыбкий мост,
откровений ожиданье,
звёздный в Синеве погост.
Душу чуткую волнует
зов неведомый извне,
где услышат и даруют
Слово на тугой струне –
чтобы сеять зёрна Света,
истин вещих многоточья
и молитвы, и обеты –
Божьих дум сосредоточья.
Чтобы высветить пред нами
суть Глаголов и вещей,
мироздания орнамент
от корней и до ветвей…
***
Синяя, синяя бездна без дна…
Ветер навстречу, струны по венам,
мысль волнорезом – млека волна
пала на плечи звёздною пеной…
Холодно, знобко…
Безднами блики…
трепетно, робко…
Лица и лики…
Путь мой искрится…
Синею птицей
к радости мчится
моя колесница.
Мчится, взыскуя глубин сокровенных,
тайнопись смысла в тропу вплетена,
дерзко, рискуя, мчусь к переменам…
Синяя, синяя бездна без дна!
***
Синь – не объять…
время скользящее
и не тебе принадлежащее…
Трудно терять…
веришь – не веришь,
вновь не обрящешь свои потери…
Боль не унять…
глубину не измерить…
липки ошибки…
Тайнопись сердца –
горькое скерцо
плачущей скрипки…
***
След звезды отлетевшей душой
Тонет в частом неровном дыхании,
В окрылённом в разрыв синем пламени
Сгинет всё, что дано мне судьбой.
Пылью станут стихи не рождённые
И любви недосказанной речи,
И закружит скиталицей в вечности
Одиноко душа обнажённая…
В коконе
Иглами иней.
В коконе синем
бликами - окнами
быстрые гаммы.
Алыми строками
на сердце шрамы,
бережно в коконе
Таинство Храма.
Раны меж сроками
нажиты, прожиты,
стёжки меж строками
горечью прошиты.
По доброй воле
бабочкой в коконе
прячусь от боли
Я – одинокая…
Роятся искры озарений
***
Вне времени, вне измерений
Парсеков, вёрст и расстояний,
Вне боли встреч и расставаний
Роятся искры озарений.
И в тихий час перед рассветом
Из их прозрачных ореолов
Родится радуга Глаголов
В уединении поэта…
***
Лишь высыплется на ночной покров
Миров далёких звёздная пыльца,
По воле всемогущего Творца
Творится таинство зачатия стихов.
Витает Нечто, чуть чела касаясь:
Предвиденье, предчувствие, тоска, –
Не покушаясь знать наверняка
О чём томлюсь, я тихо улыбаюсь.
И отрешённая, виясь меж сквозняков,
Я чую первозданности истоки,
И в ритме звона их слагаю строки
Из эха, сини и сакральных слов.
И удивляет звонкостью Глагол
И пониманье его вещих смыслов,
И неожиданная ясность мыслей,
Даруемых дыханьем альвеол...
Обратная сторона бесконечности
Мартом исполином
полнится эфир,
пустотелым клином
раздвоился мир,
звёзды запотели,
будто фонари,
страсти закипели...
Возблагодари
выбор на межгранье,
на межсмертье миг –
что сей час и ранее
так и не постиг...
…Божечко мой, Отче!
На меня взгляни,
что, скажи, Ты хочешь,
длань мне протяни.
Я такая разная
и в любви и в вере,
святость и соблазны –
всё Ты мне отмерил.
Много зла на свете:
войн, греха и блуда –
я за всё в ответе
и была и буду?
Божечко мой, Отче!
Ты к чему неволишь?
Я всего лишь женщина!
Женщина всего лишь…
…Где-то бесконечность
устьем и истоком
сводит быстротечность
к одному потоку.
Хаос слился в точку
на восьмёрке странствий
и облёкся в почку
нового пространства.
Нет ни мер, ни сроков,
все разверсты двери,
Женщина в истоках,
Женщина в преддверье…
На крыльях бабочки-индиго
Её крыла как синие скрижали
и к небесам развёрнуты оне,
и письмена зеркально отражают,
начертанное временем извне.
Туги и тонки осязанья струны
и множит видимое чуткий взгляд,
по бархатной кайме набиты руны –
о чём они таинственно молчат?
О том ли, что звалась она Психеей,
иль о Христа младенческом запястье?
Иль Будды проповеди там немеют
о смысле жизни и о хрупком счастье?
Багрянец заревом вплетён в индиго,
являя суть земных страстей и пекла,
где жизнь горячим истекает мигом
и рассыпается по мари пеплом.
Но жилки родниками гладь мережат,
Златым сечением гармонии стяжая,
и пред поэтами в ночных виденьях брезжат,
когда те в синь фонемы обряжают.
В четвёртом измерении
Тень времени и тень пространства
сплелись. И я в своих сомненьях
вдруг постигаю суть изнанства
в другом, в четвёртом, измереньи.
Тут, вне реалий, вне объёма,
Чуть наособицу и выше,
Нет чётких линий окоёма,
Нет плоскостей в прозрачной нише.
И я всего лишь отраженье
здесь и сейчас меня иной –
той, что со временем в скольженьи
теряет след незримый свой.
Всё бесконечно и всё в точке:
вчера и завтра, и сегодня,
всё зыбко сцеплено, но прочно
одето в промысел Господний.
Ко вздоху каждому причастна –
я чей-то стон и звёздный ветер –
я никому здесь неподвластна –
и потому за всё в ответе.
Вбираю я Грааль Вселенной –
живой, бездонный для познанья,
и озарением мгновенным
вдруг вижу в капле океан я.
В виденьи этом непредвзятость,
в нём всё безвременно, всё вновь,
царят гармония и святость,
в безбрежье плещется Любовь.
Тень времени и тень пространства
сошлись, сплелись внутри меня…
И замерла я в странном трансе,
миг вечности в себе храня…
СоВестие Синей Птицы
Я томлюсь не угаданной всуе мечтою
Неопознанной вехой слепого Пути,
Не свершившейся некогда встречей с тобою,
Не растраченной силою – ты уж прости.
И листая судьбы прожитые страницы,
Нахожу лишь короткие скучные главы,
Где под ворохом слов запрокинулась птица,
Не дождавшись полёта и звонкой октавы…
Моё стихотворение «К синей птице» оборвалось в унисон с какой-то беспокойной мыслью и я оторвалась от экрана монитора. Из форточки дохнуло колкой изморосью. Метель… На улице никого. Заблудившийся автомобиль пробил лбом мутную завесу и, моргнув фарой, удалился унося за собой натужный кашель охрипшего мотора…
…Она мелькнула в заснеженном окне и исчезла. Моё сердце рванулось за ней и я придержала его ладошкой.
Мираж? О, нет! Я не просто чувствовала – я точно з н а л а, что это явь. Явь – предвкушение, явь – предвестие. И подтверждением тому было то, что метель внезапно прекратилась.
Тишина и покой за окном были поразительными и ничто вокруг не напоминало о беснующемся несколько минут назад ветре и снежной пороше. Разве что дома частного сектора напротив стали похожи на старушек в белых, повязанных уголком, платочках. Они чинно восседали вдоль дороги и подслеповато щурились засветившимися окнами в ранние сумерки.
Поседевшая улица степенно текла меж перекрёстками, назначенными ей людьми истоком и устьем. Самих же людей не было видно… Пусто, тихо и благостно…
…На этот раз она подлетела совсем близко и села на зябнущий тополь: величественно отстранённая и прекрасная. Её оперение переливалось всеми цветами радуги и излучало струящийся свет. Восторженно выдыхаю: неземная!
В голове замелькали имена сказочных и мифических птиц: светлых Алконост и Стратим, печальной Сирин, звонкоголосой вещуньи Гамаюн, воинственной Магур, мудрой Матери Сва, райской птицы Феникс… И Жар-птицы, наконец! Но нет, эта какая-то другая…
Она покосилась в мою сторону и блеснула оком. Что ж это я?! Ей же холодно! Я распахнула окно и отступила вглубь комнаты…
Влетать в тепло гостья не собиралась. Она зависла в оконном проёме и заговорила языком какого-то сакрального танца. Каждая линия изгибов её тела была мелодией, а весь танец – симфонией. Ресницы её перьев ритмично подрагивали и в такт им менялась окраска. Всё вместе это действо завораживало и наполняло ожиданием счастья. Чувство это росло во мне, наливая теплом, и я готова была уже воспарить – но в этот момент чудесная птица опустилась на подоконник. Её перья засверкали прозрачной синевой, а лик на моих глазах стал преображаться в иконописно строгое и мудрое женское лицо…
– Ты думала обо мне – и вот я здесь. Спрашивай.
Голос синей птицы был живым и приглушённым и каждое слово рассыпалось томительно звенящим многоступенчатым эхо. Я хотела узнать её имя, но сам собой выпорхнул вопрос:
– Почему так мало счастья на земле?
– Всё просто: Счастье приходит, когда уходит Страх. Тогда распрямляется, возвращает силу Совесть. А тот, у кого есть Со-Весть, познаёт Правду, Дух и Порядок Творца. И ему открывается Неявное и Сущее. Это помогает человеку найти свой Путь Со-творчества…
– Так просто? А Любовь?!
– Любовь это суть Творца. Он есть Любовь. А Любовь есть Творец. Она творит Жизнь. Каждому человеку Творец отдаёт часть себя. Он в каждом из вас и это Суть. Страх же есть угасание божественной Сути…
– Погоди, погоди! А Счастье-то в чём?
– Счастье?! – удивлённая нотка в её голосе выкатилась стократным эхо. – Счастье – это сама Жизнь! Жизнь по Со-Вести и без Страха. Без страха терять, жить и умирать. Жить и любить. Каждый миг жизни. Люди боятся любить, потому что любить – это отдавать. Они беспокоятся и сожалеют о пустом. И об утратах. Как можно потерять то, что уже было или ещё нет? И то, что принадлежит не тебе, а Творцу? Жить каждому с любовью и для всех – что может быть проще?..
– Но…
– Ты зачем окно открыла? – раздался встревоженный голос вернувшегося домой супруга. – Простудиться хочешь? Декабрь на дворе, а у неё окно настежь! С ума сошла…
Я обернулась к двери:
– Ты боишься, дорогой? Напрасно. Разве может быть холодно, когда в доме такая гостья?
– Какая такая гостья? – недовольно проворчал супруг, решительно подходя окну. – Здесь никого нет…
Не ответив, я с горечью наблюдала, как он плотно сдвинул створки и застегнул их на шпингалеты.
И снова замела метель…
Звучанье нерва
Сплелись. Звенят. Пульсируют…
И вспышка! Не боли – нет: заряд в крови. Стекает в пальцы, бьётся, выхода дерзая. И горячо.
И знаю, будет больно, как при рождении дитя. И сладко, как в момент зачатья. И буду биться я в объятиях вселенской сути.
И радостно приму её в себя.
И запылаю солнечно и ало. И мало будет красок мне. И над сиренью сиречи прольется синь, и горькая полынь даст бликов седины и те расколют тьму.
И я пойму к чему дано страданье. И будет взрыв. Но уцелею я. Ведь я была всегда…
Дааааааа!!! Да!! Былааааа! С тобой! И пело всё во мне. Звенело хрусталём…
Вдвоём мы целым были в пыли Мирозданья. И плыли золотой ладьёй в чертоги Созиданья.
И доброю Судьёй Любовь была мне. «Не прекословь, прими всё благодарно!» – Был приговор её. И лучезарно светился взор…
Но как во сне погасли миражи в пыли, во лжи…
И натянулись нервы! И сплелись. И первый крик сглотнула тьма, и боли блик чуть не лишил ума…
Но родились Слова:
Жива!
благодарю
Тебя,
Мадонна!
Я женщина!
Я космос!
Я бездонна!
Я дарю,
Любя!
Сплелись.
Звенят.
И ритмы
Бьют
И рифмы
Говорят
Поют
Про жизнь.
Держись!
Ты Женщина!
Ты Космос!
Ты бездонна!
Сплелись. Звенят. Пульсируют. Поют. Живут. Живу!
Евангелие от Синевы
…И сотворил тварей Творец и отворил створы сердец и Душ их, и даровал им Любовь и Дух нетварный – и затворил сосуды своей печатью…
Да воры взломали затворы и заменили Дар Божий на дух товарный – негожий, коварный… и потух огонь – суть сокровенная…
И страх проклятья выпал иглами инея…
И дохнула холодом Вечность в Купола синие и сединою покрыла тропы к Божьему Трону, и овладел РАзумом алчный Мамона…
И начался Правды мор…
На измор живёт, морща чело весь век, человек тленный, Кривду творя, Дух святой, Со-весть, и Честь теряя, и Веру в Бога – и человечность…
По бездорожью тьмы бренных во Млечность сакральную Путь держат сквозь хмары лжи и словоблудий – и посему придут во Тьму…
То кара Божия за волю уда и службу изуверам, но ведомо: покуда горяча и светится с молитвой хоть одна свеча – возможно Чудо: низвергнутся химеры…
Но прежде битва Зла с Добром грядёт за торжество Любви и Веры, и Надежды…
Уж Ангел Света часа ждёт и Рать Творца готова под Его покровом, когда Он скажет Слово – когда Он призовёт на Битву…
Когда?
Когда пробьётся в Синь Молитва…
Вселенское Око
Космос дышал глухо, сипло, со свистом простуженных альвеол, с призывными нотами тонких лучевых струн млечных троп и гулом стократного эха. Скрип заезженных орбит сливался с пением ангелов и всхлипами глотающих ноты чёрных дыр. Искры фонили нотой «ре» и дрожали, падая на деку созвездия Лиры. Звуки сливались в комья, катились и отражались от туманностей и рёбер галактик. Рефрены отзвуков гудели забитыми млечной пылью трубами, отдалённым эхом вздыхали ударники, и тяжёлыми гулкими шарами катились старые затухающие звёзды.
Шум ветра и капЕль слёз… Слаженный хор сухих и влажных звуков, посвист и поскрипывание движения, хруп льдинок и пыли, дыхание Творца…
Двое стояли у Вселенского Ока и слушали Космос. Учитель и ученик, старик и мальчик.
– Что это, Учитель? – удивился ученик. – Почему мне так тревожно? И хочется летать и смеяться, и плакать…
– Это музыка космических сфер, мой мальчик, – со снисходительной улыбкой ответил старик. – Она плещется в бесконечности, в бездонном сосуде Космоса, она невоспроизводима и неповторима, она как река, в которую нельзя войти дважды, она в вечном движении и самосотворении…
Ученик заглянул в зрачок Ока и увидел это вечное движение. А ещё он увидел бирюзовую планету, опутанную клочьями серой паутины. Луч Света не мог пробиться сквозь лохмотья и угасал, скользя по трепещущей живой плоти планеты.
– Кто это там копошится вокруг луча Света? – спросил ученик.
– Это люди, малыш, – устало ответил Учитель. – Они опутали свою обитель неправдой, порочными желаниями, лживыми речами и дурными мыслями. Но мысль всего лишь производная Духа, а Духом они слабы. Потому не могут пробиться к Свету и чахнут…
– А что нужно, чтобы помочь им?
– И много и мало. Нужны чистота помыслов и деяний, Совесть и Честь. И Любовь. Их судьба в их руках, но они не хотят знать этого. Иерархи посылали им Вестников и Пророков, но они не слушают их, смеются над ними и даже убивают.
Учитель умолк, не мешая ученику разглядывать людей.
– Они цветные, – заметил мальчик, – только мало в них ярких красок. А как узнать, кто из них силён Духом?
– По кокону. Если кокон ровный и яркий, то он принадлежит чистому человеку. Чаще всего это зелёные, бирюзовые и белые цвета. Встречаются и другие…
– А Любовь? Как понять, что в них есть любовь?
– Посмотри на этот золотистый кокон. Он сдвоенный и потому в форме сердца. Это любовь двоих. Их души слились…
– А внизу сердечка почему остро?
– Это… Это корень. Он связывает их с Родом и Землёй. Впрочем, тебе ещё рано знать об этом… – спорить с учителем не положено, и мальчик послушно склонил голову. Учитель одобрительно улыбнулся и сменил направление беседы. – Обрати внимание на тот большой светящийся кокон! Это семья. Их объединяет Любовь.
– Учитель, а синий кокон у кого?
– Синий кокон у со-творцов, у созидателей, учёных и художников. У тех, кто творит мысль, красоту и Слово. – Учитель посмотрел на внимающего ему мальчика и подошёл к главному. – Ты очень способный ученик. Иерархи Света думали, что ты станешь Учителем, Пророком или Вестником и понесёшь в люди Слово. Но ты пожелал стать Хранителем. Выбирай себе подопечного!
– Я уже выбрал! – заявил ученик и указал на маленькую синюю точку.
– Но это совсем ещё малыш! Впрочем, ты выбрал правильно. Этому мальчику суждено стать Поэтом. Ты будешь взрослеть рядом с ним всю его короткую жизнь, а потом вернёшься…
– Короткую?! – с болью в голосе воскликнул ученик.
– Да, малыш. Поэты долго не живут. Может, откажешься и выберешь другого человека?
– Нет! – твёрдо заявил ученик. – Пусть недолго, пусть мне уготована скорбь. Пусть! Я буду хранить этого мальчика!
Учитель согласно кивнул:
– Тогда лети! Волей Творца – благословляю!
***
Мальчик посмотрел на серебристо-белого гостя, обливая того синевой взгляда. И пропел:
– Струнное, струйное, странное, гранное, санное, сонное, томное, гладкое, сладкое, манное…
– Струйное, стройное, буйное, ройное, – с улыбкой дополнил легкокрылый гость.
– Ты кто? Странный… ясногранный…
– Я твой Хранитель.
– Хранитель, ранитель, бранитель, родитель…
– Ни браниться, ни нянчиться с тобой я не буду. Я пришёл сказать тебе, что ты будешь Поэтом. И принёс тебе сосуд с музыкой сфер. Она будет нашёптывать тебе песни.
Мальчик склонил голову набок и сощурился, отчего в глазах его рассыпались светлые брызги:
– Что это – музыка сфер?
– Просто звуки. Звуки Космоса. Слово Творца. Музыка творения. Жизнь…
– Зачем? Зачем ты её спрятал? – огорчился мальчик, бережно обхватывая высокий сосуд и прижимая его к груди.
– Чтобы она всегда была с тобой.
– Она моя? Вся, вся? – он прислонил ухо к тонкой звенящей стенке амфоры.
– Да. Ты должен беречь её. Она будет с тобой, пока не разобьётся сосуд.
– Мне больно, – выдохнул мальчик, отстраняясь, – больно и сладко. И музыка во мне. От счастья. Разве от счастья бывает больно?
– Учитель говорил мне, что с Поэтами так всегда…
– Жжёт. Жжёт в груди!
– Это искра, подарок Творца.
– Не покидай меня, Хранитель!
Из Вселенского Ока выкатилась искра Света…
Она влилась в шум ветра и капЕль будущих слёз Поэта, в слаженный хор сухих и влажных звуков, в посвист и поскрипывание движения, хруп льдинок и пыли, в тоску и в радость…
Космос звучал вязко, хрипло, маняще, с чарующим свистом…
И всё пронизывало дыхание Творца…
С Любовью…
__________________________________________________________________________
Музыка Космоса
http://www.proza.ru//www.ivanpobeda.com/post142277139/
песня Юпитера: http://www.proza.ru//www.youtube.com/wa … 0Oxq-u0DT0
песня Сатурна: http://www.proza.ru//www.youtube.com/wa … re=related
Сон во сне чужого сна...
Сон во сне чужого сна…
Там пустынно, я одна.
В свете голубой луны снежный лепится пейзаж…
Чьи-то голоса слышны, будто сон окликнул страж…
И дыхание – твоё! Спишь и видишь – мы вдвоём…
я к груди твоей упругой льну спелёнатая вьюгой,
бьёт объятий страстных дрожь, ты летишь, а не идёшь…
Только что это? Сугроб?!
Я в снегу и жжёт озноб – это сон уже не твой!
Ты ушёл, ты не со мной – вижу сон чужого сна…
Ночь беззвёздна и темна,
по снегам и льдам украдкой тень скользит, как звук немой…
Сон – загадка, сон – не мой…
И в плену чужого сна я сомнамбулой плутаю…
Где я? Здесь уже весна…
Я одна, в жару пылаю, боль в снегах опавших тает,
в духоте чужого сна на глухой стене читаю:
не теряя ни минуты, возвратись в себя, очнись,
рви иллюзий мёртвых путы и вперёд гляди и ввысь!
Я пытаюсь повернуться – не могу – и гнутся,
гнутся строки рваною волной…
Понимаю: сон чужой – не смогу я в нём проснуться!
Облака в том сне несутся, пустота звенит во мне,
плачу, как дитя: нет сил!
В утешенье с белых крыл
Ангел пёрышко сронил…
___________________________________________________________
Иллюстрация: http://www.photosight.ru/photos/901396/
А было ль Слово?
Велимиру Хлебникову посвящается
...Слово было синим, в сияющей оправе, и было наполнено прохладой и бесконечным покоем.
Велимир ощутил его совсем рядом и снова упустил, внезапно очнувшись от короткого забытья.
Он знал, что умирает. Смерть слилась с жесткой, короткой не по росту березовой лавкой, на которой угасало его изможденное тело, и, не торопясь, каплю за каплей, смаковала сочащуюся из него жизнь.
Маленькое мутное оконце крестьянской баньки едва пропускало утреннее солнце, словно было в сговоре с подступающей Тьмой.
Тонкий умиротворяющий запах источала принесенная на Троицу трава. Его невидимые волны слились с неровным дыханием Велимира и он увидел себя пятилетним мальчиком в сентябрьской калмыцкой степи, замершим в созерцании розового степного "лотоса", называемого в народе безвременником. Он оторвал взгляд от цветка и обратился к горизонту.
Степь купалась в пернатых облаках и струилась запахами увядающего разнотравья. Казалось, он стоит на вершине огромного шара, вокруг никого: только черная степная чайка парила совсем низко. Он зажмурился и почувствовал себя птицей. Очнулся от резкого крика чайки и увидел черное перо, плавно опускающееся прямо в соцветие безвременника. На нем горела алая капля крови...
...Велимир застонал. На лоб легла рука ухаживавшей за ним крестьянки Федосьи: "Господи, мается-то как!". Рука ее пахла луком и хлебом...
..."Витюша, что с тобой?"
Рука матери, лежащая на горячем лбу, пахнет луком и хлебом. Голос тревожный. Она с трудом разжимает его пальцы, стиснувшие птичье перо. Переводит взгляд на сына. В глазах ее слились свет и бездна. Где-то там, глубоко спрятано главное Слово, синяя и сверкающая тайна, но она забыла его. Неулыбчивые губы лишь повторяют беспомощно: "Витюша, не молчи, Витюша, поплачь..."
Она не видит, что он плачет: слезы льются внутрь, в глубокую трещину...
Целыми днями Витюша молча бродит по дому. Никто ему не мешает. Вот кабинет отца. Он орнитолог и в его кабинете много-много застывших птиц с остекленевшими глазами. Витюша касается их мертвых крыльев рукой и его пальцы стынут...
... Федосья в который раз растирает его ледяные руки. Слышно чье-то сдавленное перешептывание: "Уходит...", "Нет, нет, отойдет...", "Отойдет, да вот только куда? Глаз поднять нету сил уже..."
...По суматохе в доме Витюша понял, что кто-то приехал. Это отец – большой и сильный. Он тормошит мальчика, а Витюша вдруг замечает на его руках алое пятно и плачет...
Вспомнилось, как он был счастлив недавно, когда отец возил его в улус, где они, сидя у костра, слушали джангарчи. Раскосые лица калмыков были освещены костром и благоговейным вниманием. Витюша слушал сильное горловое пение джангарчи и наливался знакомым восторгом полета.
Перед отъездом калмыки желают им с отцом белой дороги...
Дороги скитаний: разве были они белыми?
Алые брызги ненавистной войны... Он вспомнил, как зимой 19-го прятался от войны в Харьковской психиатричке, и врач попросил написать его рассказ об охоте.
"...Воют в рога, скачут и ищут зайца-врага. Белый снежочек, скачет комочек, заячьи сны, белый на белом, уши черны... зайчиха дрожит, уже вдовушка, людям люба заячья кровушка..."
Алое на белом, алое на черном...
Любить больно, он понял это еще тогда, в степи. Больно и одиноко быть не понятым теми, на чью любовь уповаешь – это он понял позже.
Одиноким скитальцем бродил он по миру и творил Слова, и одухотворял их, и не боялся быть обманутым ими.
А как хорошо ему было в Персии!
Он снова ощутил покачивание волн и жар южного солнца. Его тело было невесомым. Бирюза морской глади напоминала весеннюю степь, и ветерок нес к нему синее в сияющей оправе Слово, наполненное прохладой и бесконечным покоем. О, сейчас я обрету его!...
Алые капли чужого солнца упали на сверкающую синь и вмиг превратились в беспощадный огонь, вытесняя благостную синеву мертвой чернотой золы. "Нет!" - прохрипел он из последних сил и попытался смахнуть пламя ресницами...
Перед ним высветилось лицо Федосьи:
"Трудно помирать?", – тихо спросила она.
Синь ее мудрого взгляда пронзила догадкой: "Она знает это Слово, и знала всегда!"
Заглянув на дно ее всезнающих глаз, Велимир внятно ответил "Да" и закрыл свою боль черными крыльями век.
Еще сутки блуждал он внутри себя в мучительном беге за ускользающим Светом, наполняя тревожное ожидание глубокими вздохами и слабыми стонами.
Затем затих, словно пораженный подтверждением своей некогда сказанной мысли: "Все осталось по-прежнему в этом скорбном мире, только Я смотрю на него против течения ..."
