СВЕТ ЧЕРНОТЫ

Трудно найти человека, который бы ни  разу в жизни не любовался этими прелестными вещицами – шкатулками, ларцами, брошами, просто пластинами: на их чёрной лаковой поверхности всеми цветами радуги, а более всего – ярким золотом и алой киноварью скрупулёзно выписаны целые сцены из сказок, былин, песен. У многих эти необыкновенные вещи сохранились ещё от прежних времен, а немногим посчастливилось стать их обладателями недавно и за немалые, между прочим, деньги. Неподражаемой лаковой миниатюрой восхищаются искусствоведы и ценители прекрасного на выставках в музеях всего мира. Это знаменитый Палех – одно из маленьких чудес России, как определял его Максим Горький.

Палехские работы невозможно спутать ни с чем: уже издалека они завораживают, притягивают к себе яркими чистыми красками на загадочно поблёскивающем чёрном фоне. А вблизи и вовсе невозможно глаз оторвать: из окружающей блестящей черноты скачут пред тобою на тонюсеньких ножках в золотой сбруе алые и кумачовые кони с человеческими глазами; грациозные русские красавицы легко ступают, словно бы летят над землёю, так что травушка-муравушка кудрявая даже не шелохнётся; стройные богатыри ворогов своих одной рученькой наземь повергают, а у богатырей тех всякий завиток волос, всякое колечко кольчуги златом-серебром выписаны; карлы длиннобородые да черти рогатые по тёмному небу летают, страх наводя на православных… И диво-дивное: каждая фигурка, каждая былинка в самой изящной своей позе замерли, а вместе всё это живёт и движется по назначению своему  и всё начинается и всё кончается на этом чёрном блестящем поле.

    Когда держишь в руках это маленькое чудо света или, вернее, темноты, неудержимо тянет погладить. Осторожно проводишь пальцем по прохладной глади – и рука словно бы удивляется, что неосязаемы все они: острота богатырского меча, купол колоколенки; шершавость камней на утёсах; волнистость шёлка и парчи. Очень хочется прикоснуться – поэтому, едва начинаешь разглядывать произведения палешан за музейным стеклом, поначалу кажется, будто чего-то не хватает. Но постепенно увлекаешься и забываешь обо всём на свете.
Было время, я горячо увлёкся декоративно-прикладным, народным и самодеятельным искусством, мне тогда казалось, что это – новый путь в русском, а значит, и в мировом искусстве. Я изучал соответствующие экспозиции в музеях, не пропускал ни одной выставки и всё более очаровывался всем этим. На одной из выставок я и познакомился с мастерами-палешанами, представлявшими в Музее этнографии свою коллекцию. В результате предпринял однажды поездку к ним в Палех, туда, где рождались эти маленькие шедевры.

***
Небольшой посёлок в глубине России: деревянные постройки его, как и везде, всё более вытесняются кирпичными; магазин, асфальт, школа, почта и – словно проколов землю остриями пяти куполов и колокольни – “растёт из зелёной, из тёплой земли” старинный Крестовоздвиженский собор. Внутри собора – святыни палешан. И религиозные, и художественные – это превосходно сохранившиеся и бережно охраняемые фрески старинных палехских мастеров, бесценные иконы. В отличие от Ростовской и Московской традиции (сплошная “ковровая” роспись стен и плафонов), здесь каждый библейский сюжет заключён в отдельную композицию. 
Приглядевшись внимательно, с радостью узнаёшь вдруг знакомые уже пластику фигур, проработку деталей, упругие линии растений и одежд, выразительность отдельных фигур и общее их движение.
На позолоченном иконостасе можно увидеть иконы, близкие по стилю к строгановскому и к новгородскому письму, и постигнуть связь “нового” Палеха с древним искусством. А где-то ещё глубже в веках маячит персидская и китайская лаковая миниатюра…
Находившись за день по Палехскому музею, но не пресытясь увиденным, (это невозможно!), я лежал на кровати в местной старенькой, но гостеприимной гостинице, и отчётливые видения – одно за одним – всплывали в моём сознании…
Глаза закрыты, а из темноты распускаются, как по волшебству, сказочные цветы, в черноте ночи пламенеет вырванное из груди сердце Данко, проплывают русские богатыри и красавицы в ярких, развевающихся одеждах. И, конечно же, огненные кони, полные изящества и грации мчатся на хрупких тонких ногах сквозь тёмную ночь, грациозно вытягивая копыта, как балерины – носочки...
К утру я понял всё величие и глубину открытия, совершённого палехскими мастерами: они нашли великолепную блестящую черноту, именно ту, исходную – что до сотворения Света – Тьму. И уже из неё, будто по воле Создателя, словно бы в Его вдохновенном сознании, возникли и свет, и цвет, и весь этот одухотворённый человеческий, однако по временам не всегда очень человечный мир…
Не рассказанные ли длинными зимними ночами сказки натолкнули кого-то из палешан на мысль, что фон должен быть чёрным, как черно поблескивающее оконце избы, на котором что-то рисует мороз и за которым творятся из темноты дивные дива!..
Палех пишет по штукатурке, Палех пишет по белой бумаге, по дереву, по камню, даже по эбониту и по латуни… Однако без этой блистательной черноты Палех не состоялся бы во всём своём нынешнем великолепии.
Философия иранского суфизма отличает привычную воспринимаемую глазом тьму как отсутствие света от иной, божественной Тьмы, именно её мистики называют световой Ночью, сияющей Чернотой, чёрным Светом…

***

Долго не мог я понять, с чем же это очень далёким от Палеха и, вообще, от искусства связывалась для меня эта изумительная игра цвета на чёрной блестящей поверхности. И наконец, вспомнил. Ну, конечно – жидкие кристаллы! Неожиданная, но знаменательная связь…
Есть такие кашице-подобные вещества, молекулы которых легко перестраиваются  под действием, например, электрического поля. В электронных часах, так популярных сегодня, электрический сигнал меняет контраст именно на такой жидкокристаллической цифровой пластинке. Сейчас уже не в диковинку огромные экраны телевизоров и компьютерных дисплеев на жидких кристаллах. 
Некоторые жидкие кристаллы изменяют свой цвет под влиянием тепла. Стоит положить на руку пластинку с тонким слоем жидкого кристалла, как сквозь стекло на чёрном фоне возникает удивительно живая игра цвета с резкими переходами от глубокого алого цвета (где похолоднее, как ни странно!) к зелёному, лазурному и через золотисто-жёлтый – к синему (где теплее всего). Дохни на пластинку – и прежний рисунок, как по волшебству, сменится новым. И растят эти необыкновенные кристаллы здесь же, почти рядом с Палехом – в славном городе Иваново.
По делам службы приехал я однажды в Иваново, в пединститут, ныне он университет, где дружелюбные люди старались помочь мне в решении одной научной проблемы. Там я впервые увидел (прежде лишь читал об этом) чёрную плёнку под блестящим стеклышком, а между ними – слой жидкокристаллического вещества. Стоило приложить к такой пластинке палец, как под ним начиналась изумительная игра цвета с чёткими переходами от высокого алого цвета к спокойной лазури, от золотисто-жёлтого к глубокому ультрамарину. А на лацкане пиджака одного из первооткрывателей этого чуда  сиял палехской росписи значок.
Тёплые руки художника и умные руки учёного творили каждый свою особую, но в чём-то очень схожую красоту.

***

…На последней по времени выставке Палеха в моём городе я испытывал знакомое, волнующее и головокружительное чувство. Был соблазн рассказывать о каждой вещи, ведь каждая в своём роде открытие, но всего не расскажешь.
Но вот, что проясняется вдруг: сказка у палешан живёт своей сложной, умной и напряжённой жизнью. Добро у них активно борется со злом. А зло-то, ведь самое что ни на есть взаправдашнее, во всех подробностях выписано: скачут черти хвостатые с рогами и с копытами, хмурятся дремучие лешие, на деревьях полурыбы-полудевы прячутся, змей-горынычи огнём дышат, карлы длиннобородые мечами острыми размахивают...
Трудно порою приходится героям. Но при всём этом каждая работа звучит светло, радостно, весело. Будто бы умельцы палехские убедить нас хотят: жизнь-то чудесна, в конце концов. А без чертей и прочей нечистой силы ни в сказке, ни в жизни не обойтись. Да они, по сути, и не страшны вовсе, даже смешны немножко, и люди улыбаются. Становится ясно: Палех – это мировоззрение, это особый взгляд на мир, своё собственное отношение к жизни.
Замечательно об этом говорят сами художники:
– Мир должен быть реальным, но в то же время сказочным, экзотическим. То, что было когда-то мечтой, сегодня становится явью. И мы хотим, чтобы жизнь стала более сказочной. Может быть, кто-то после наших сказок и захочет сделать её такой…
Просторная светлая горница в избе, стены бревенчатые, пустые, перед окном – рабочий стол Николая Азанова. Сидит он, когда пишет, на каком-то сундуке, выбранном, скорее всего, из соображений устойчивости. Точность движений при письме миниатюр должна быть буквально микронная! Особо тонкие штрихи наносятся между двумя ударами сердца.
Где работает жена его Мария, я так и не понял: может быть, в тесном чуланчике за стенкой? Округлый волжский говорок, печали о непутёвых детях, о безденежье, о дороговизне сусального золота, без которого хорошую вещь не напишешь. И правда, в избе – хоть шаром покати! О несправедливости руководителей Палехских мастерских, о происках завистливых сотоварищей-художников, о запоях, в кои впадает супруг по окончании очередной шкатулки или ларца… В общем, знакомая неизбывная боль русской женщины…
Но вместе с тем – несуетная гордость искусством своим и своего Николая Федоровича, которого считает – и справедливо! – самым настоящим талантом.
Палешане охотно и подробно рассказывают, какими кисточками пишут (из беличьих хвостов!), как разводят темперу уксусом в яичной скорлупке, как сусальное золото “творят”, то есть пальцами в пыль растирают... Как золото “творят”, рассказывают обстоятельно, а как творят маленькие свои шедевры – скупо, в двух словах:
– Так вот, из себя всё, у нас оригиналов нет...
Да и не рассказать никому, чтó конкретно происходит в душе художника – от замысла до последнего мазка и далее – до выставки.
Будучи у них там, в Палехе, я спрашивал: почему они не пишут в своей живописной технике образы святых, ведь это прямо просится на чёрный палехский лак? В ответ – неопределённое пожатие плечами. Только спустя десяток или более того лет я с радостью обнаружил в сувенирных лавках прелестные пасхальные яички с Иисусом Христом и Богородицей на чёрной лакированной скорлупке, а также палехское воспроизведение иконок с ликами.

СВЕТОВОЙ ЧЕЛОВЕК

Чем глубже проникал я в существо палехских шедевров, тем более удалялся от дней нынешних в глубину веков – пока не достиг лаковой миниатюры древней Персии, а ещё глубже – достославного моего Китая.
Не из глубины веков, однако, а из глубин складов ширпотреба в универмаге Чурин в центре города Харбин достались мне несколько лаковых китайских шкатулок. Округлые, пятилепестковые в плане, они вкладывались одна в другую наподобие наших матрёшек. На чёрно-лаковых крышках – аскетические пейзажи тончайшей кистью. 

  Бросим взгляд на древнекитайскую композицию на следующей странице: красное, киноварью, изображение на чёрном фоне определённо предвосхищает огненное буйство палехских лаковых битв и сражений, хотя и уступает последнему в динамичности. Думается тут не при чём тот факт, что древние китайцы использовали для создания своих шедевров сок лакового дерева, а палешане – синтетический лак ПФ-260.

Кажутся скорее статичными также и старые персидские миниатюры.

Здесь персидский шах Аббас I принимает правителя Бухары Мухаммед- хана (1650 г.).

Занесло каким-то ветром и меня во время оно в знойно-песчаную Бухару…
Вернёмся же, однако, к лаковой миниатюре.
Примечателен результат развития оной: и русские, и современные иран ские мастера при-шли, в общем, к одному и тому же стилю. На трёх других показанных выше фотографиях – репродукции работ замечательного современного персидского художника Остада Махмуда Фаршчьяна Поразительно их стилевое сходство с палехскими образами, особенно эти бесподобные кони со скрупулёзной проработкой мельчайших деталей изображения – буквально вплоть до каждого отдельного конского волоса! Хотя пишут миниатюры кисточками не конского волоса, а беличьими. Читал я и здесь и там, что творчество Остада искусствоведы называют восточным Палехом…

На Востоке, на Востоке,
На Востоке снега нет.
На Востоке, на Востоке
Встречу солнечный рассвет.
И с надеждой и с любовью
Встречу дивную страну,
На ковре, на самолёте
В сказку детства загляну.

Пусть простит меня читатель за следующую длинную цитату из исследования (исключительно важного для нашего предмета!) французского философа Анри Корбена «Световой человек в иранском суфизме» (глава «Чёрный свет»). Сам же этот оксюморон “Чёрный свет” – не глубинный ли смысл теснейшей связи между светом и тьмою доносит до нас искусство Палеха, Персии, Китая – на восхитительном чёрном лаке?

Итак, цитата:

“Мы попытаемся установить идентичность этого Лика [божества], под какими бы различными именами он ни являлся, ибо само это многоразличие удерживает нас в контексте религиозных ориентаций, указывающих на единый тип личного посвящения, итогом которого является встреча со световым Вожатым. Духовная вселенная Ирана, как доисламского, так и исламского, приобретает в этом смысле особое значение. Во всех своих последовательных явлениях (зороастрийство, манихейство, герметизм и суфизм) этот Лик указывает нам одно и то же направление: Свет Севера как порог Инобытия, чертоги крайнего Севера как потаённые обиталища, источающие свой собственный Свет. Мистический Восток, Перво-Восток — это небесный полюс, точка ориентации духовного восхождения, влекущего существа, застывшие в своей вечной отрешённости, к дворцам, охваченным нематериальным огнём. Эта область не обозначена на картах: это рай Йимы, Земля света, Terra lucida, небесная Земля Хуркальи. Подступы к ней предчувствуются в великолепии visio smaragdina, вспышки зелёного света, характерной, согласно Наджму Кобра и его школе, для определённого уровня духовидческой апперцепции. Видение это может предшествовать “тьме на подступах к полюсу” (прохождение сквозь которую есть последнее испытание в ходе личного посвящения), но может и следовать за ней. Сообразно с той или иной последовательностью, тема Зелёного света предваряет тему “Чёрного света” или проистекает из неё…
Переход от ”Чёрного света”, от “Светоносной ночи” к вспышке изумрудного озарения означает у Семнани завершение роста тонкого организма, “тела воскресения”, скрытого в видимом физическом теле. В этот момент раскрывается взаимосвязь между цветными фотизмами (великолепно! – А.Н.) и “физиологией светового человека”: семь тонких органов (латифа) в теле светового человека суть не что иное, как Обиталища семи великих пророков. Таким образом, духовный рост светового человека служит внутренним повторением Пророческого цикла. Тема этого роста, то есть освобождения светового человека, читается даже в некоторых образцах иранской живописи (от живописи манихейской до персидской миниатюры). В конечном счёте, физиология светового человека, духовный рост которого сопровождается цветными фотизмами, каждый из которых имеет определённое мистическое значение, является неотъемлемой частью общего учения о цвете и самого опыта восприятия цвета… Мы хотели бы подчеркнуть, что оно не является единственным свидетельством внутреннего родства гения Гёте с гением иранской культуры…”

Согласитесь, это и не только это внутреннее родство изумительно и многозначительно! Правильно сказано: ничего нельзя произнести сегодня в этом мире, что бы уже не было сказано до тебя. Однако тем важнее, что всё – так или иначе – сходится воедино в коллективном разуме человечества…

А этот образ Светового человека на Световой Земле, чья физиология сама, а также духовный рост сопровождаются мистическими цветными фотизмами, согласитесь, это поистине голово-кружительный взлёт человеческого духа и разума! А Световой Вожатый, являющийся среди Светоносной ночи, а тело воскресения, живущее внутри физического тела – не вызывают ли эти образы в душе православного человека мысль о Спасителе нашем Иисусе Христе и о Свете Фаворском?