Dieter E. Zimmer

Импрессум

© 2001, 2002, 2003, 2012 by Dieter E. Zimmer
This entire e-book is copyrighted. On the Web, it is free for personal use, but no part of it may be distributed in any form.

Электронная книга защищена авторским правом. В Сети она свободна для личного пользования, но ни одна часть не может быть дистрибьютирована ни в какой форме.

A Guide to Nabokov's
Butterflies and Moths
2001 (-2003)

by Dieter E. Zimmer

438 pages, 147 color figures
format 8 by 10.3 inches
weight 1.3 kg
digitally printed
hardcover (cloth, hand-bound)
ISBN 3-00-007609-3

Regular price 68 Euro

История

Первая, предварительная версия этого Путеводителя была издана в 1993 году «Зоологическим Музеем» в Лозанне, Швейцария, как часть N 1 их серии Litterae Zoologicae. Этот том служил каталогом, сопровождающим выставку «Les papillons de Nabokov», показанную с 26 ноября 1993 по 29 января 1994 в фойе кантональной библиотеки Лозанны. Среди другого материала по Набокову как лепидоптеристу, присутствовал полный список, составленный доктором Мишелем Сартори, бабочек, собранных Набоковым между 1961 и 1975 годом в Швейцарии, Италии и Франции и завещанных им музею: 4300 экземпляров бабочек и 195 их разновидностей. Секция, содержащая это прото-руководство, была названа "Nabokov's Lepidoptera: An Annotated Multilingual Checklist". Значительно расширенная версия «Nabokov's Lepidoptera» была опубликована конфиденциально отдельным изданием в 1996 и 1998 годах под названием «A Guide to Nabokov's Butterflies and Moths». Затем последовали версия в твёрдом переплёте (2001), тщательно пересмотренная, повторно сформированная и расширенная, включающая всех бабочек и мотыльков опубликованных произведений Набокова. Это была надлежащая книга. Она была переиздана с незначительными изменениями и исправлениями в 2002 и 2003 годах. Общий тираж – 150 экземпляров вышел из печати в 2004 году. Настоящая электронная версия в основном идентична по содержанию и формату последней печатной версии, за исключением многих исправлений, информационных обновлений и технических согласований из-за передачи в кодах HTML. Главное усовершенствование – замена громоздких небольших стрелок, вынуждающих пользователя листать книгу взад и вперёд, а также гиперссылки. Они должны быть удобны и просты в использовании. Число фигур повысилось от 147 до 220. Посредством Интернет в данном путеводителе, возможно, было бы сегодня иметь привлекательные живые фотографии многих этих видов. Я решил придерживаться прежних изображений, использующихся главным образом в старых атласах бабочек. Именно там Набоков рассматривал желанных Чешуекрылых, изображённых во время его юности.

Dieter E. Zimmer

Набоков – писатель и учёный

Существует огромная брешь, отделяющая литературное мышление от духа науки. Она представляется постоянно расширяющейся, поскольку секулярная тенденция обращает то, что раньше было простым безразличием в недоверие и прямую неприязнь. Когда литераторы впервые узнают об интересе Набокова к бабочкам, многие из них начинают зевать («какой утомительный материал!») или снисходительно улыбаться («какое странное хобби!») и переходят затем к абсолютно ошибочной интерпретации таких историй, как «The Aurelian» (Пильграм). Как очень вежливо выразился итальянский писатель Джорджио Манганелли , пытаясь достигнуть соглашения с навязчивой идеей Набокова: «Я хотел бы добавить – моя критическая честность является патологической – что я ничего не знаю о бабочках и в их присутствии испытываю неопределённое чувство восхищения, неполноценности и раздражения»[1].
Однако нужно помнить о двух вещах. Во-первых, хотя существует множество выдающихся энтомологов, которые, строго говоря, были любителями, для Набокова лепидоптера не просто хобби. Это был страстный интерес всей его жизни, который зародился, когда ему только исполнилось семь лет, за восемь лет до того, как он начал сочинять свои первые стихи, с его первого Махаона (Old World Swallowtail) в Выре, и не закончился в семьдесят шесть, когда он поймал свою последнюю Eriphyle Ringlet в Давосе. Он сам называл это «страстью, болезнью», и временами думал о ней, как о «настоящей мании». В своём втором романе «Король, дама, валет», король гворит королеве, которая не заботится о бабочках:
"In fact, I think to have a passion for something is the greatest happiness on earth".
Год спустя после приезда в Америку страсть Набокова к бабочкам только возросла. В 1941 году зоолог, Томас Барбур, бывший тогда директором Музея сравнительной зоологии Гарвардского университета, пригласил Набокова привести в порядок коллекцию бабочек музея в свободное время. Это развилось в научное сотрудничество, в 1942 году заработок Набокова составлял скромную сумму – 1 000 долларов в год, сотрудничество продолжалось до 1948 года, когда Набоков перешёл в Корнелльский университет и оставил Гарвард. Как только Набоков занял своё рабочее место в лаборатории и освоил методы препарирования и микроскопии, он стал неофициальным куратором Чешуекрылых (Lepidoptera) MCZ, и профессионалом, хотя отчасти учёный, он завоевал уважение своих коллег только единственным путём для учёного: делая хорошую науку. Некоторые его коллеги, с которыми он обменивался информацией и образцами, и те, кто чтил его, даруя его имя какому либо насекомому, могли даже не знать, что он также был писателем.
Хотя теперь было бы трудно получить назначение такого рода без официального обучения и докторской степени в области зоологии, в этом не было ничего необычного вплоть до середины этого века. Энтомология никогда не была областью, где можно было легко заработать на жизнь, и большинство из её базовых знаний были собраны любителями либо обладавшими средствами, чтобы посвятить себя хобби, либо теми, кто зарабатывал себе на жизнь другими способами. Среди ранних лепидоптеристов большинство были юристами, чиновниками, промышленниками, торговцами, авантюристами, священниками, печатниками и особенно врачами, но не преподавателями зоологии. За шесть лет в MCZ Набоков систематизировал музейных бабочек Неоарктики, и опубликовал семь полноценных строго научных работ. Его научная репутация опирается главным образом на две его смелых работы из них. В «Notes on Neotropical Plebejinae», 1945 (Lep9), он установил семенную таксономическую структуру для Андских голубянок, которая согласно последующей работе Курта Джонсона и Золта Балинта остаётся действительной, по сей день. В «The Nearctic members of the genus Lycaeides Hüb.», 1949 (Lep14) он отсортировал небольшой, но запутанный голарктический род голубянок.
Его профессиональный интерес к бабочкам не ослабел после того, как он оставил свою работу в MCZ. Возможно, более страстно, чем раньше он отправлялся в длительные экспедиции для сбора коллекции каждое лето на запад Америки, и в некоторые страны альпийской и средиземноморской Европы. Какое-то время он рассматривал написание всесторонней работы по мимикрии и крипсису животных. С сентября 1963 по август 1965 года он составлял планы и предварительные договорённости для каталога «Бабочки Европы», который должен был описать все их 300 видов, включая фотографии приблизительно 2 000 экземпляров. Эта задумка не осуществилась, поскольку издатель (Weidenfeld & Nicolson) не смог оказать интенсивной поддержки из-за «проблемы огромной стоимости».[2] Начиная с 1965 года, Набоков посещает музеи Италии, Франции в поисках изображений для проекта, который он назвал «Бабочки в искусстве». Он предполагал описать, по крайней мере, сто бабочек и мотыльков, и показать «эволюцию живописи бабочек от древних времён и эпохи Возрождения до 1700, и репродукции натюрмортов цветов и насекомых нидерландских, итальянских, испанских  и т.д. мастеров. Это захватывающий, никогда ранее не предпринимавшийся, и не очень сложный проект».[3]  В 1970 году он рассказывал Альфреду Аппелю, что работает над ним. Когда в 1973 году медиахолдинг McGraw-Hill захотел издать его книгу бабочек («персонально, с кратким или эстетическим описанием или литературным отступлением»[4]  - что ненавидел Набоков), он предложил возобновить оба проекта, определяя три-четыре года для первого и два года для второго. Ничего не вышло из этого предложения.

В его биографии Брайан Бойд пишет: «Знал ли Набоков [в 1940], что к тому времени, как он покинет Америку, он самостоятельно станет самым известным лепидоптеристом в мире».[5] Сам Набоков осознавал, что испытывает острый недостаток в официальном образовании и, обладая исчерпывающей компетенцией в морфологии и биогеографии только ограниченного количества родов, он не может претендовать на звание одного из великих лепидоптеристов своего времени, сопоставимого с такими, как  Николай Кузнецов в Ленинграде, Джеймс McDunnough в Оттаве, Норман Райли в Лондоне и многими другими, чьими работами он восхищался и уважал. Учитывая тот факт, что известность в лепидоптере не распространяется общественностью широко, не было просто вообще никаких известных лепидоптеристов в этом столетии. Набоков, однако, был известен, и он был лепидоптерист, так что часть его известности как писателя могла уступить лепидоптеристу. Простая картина этого высокоинтеллектуального автора в шортах или мокрой ветровке, сосредоточенно преследующего бабочку или размахивающего сетью (особенно фото Халсмана, показывающее могучего человека с точки зрения низколетящей бабочки) пленило общественное воображение и сделало больше, чем, что бы то ни было, чтобы убедиться в целом, что здесь может что-то от лепидоптеры в конце концов, или по крайней мере от бабочек. В своём обзоре «Голубянки Набокова и Бабочки Набокова», Университета штата Иллинойс энтомолог Мэй Беренбаум говорит: «Нет никаких оснований раздувать научный вклад Набокова; нет необходимости ему быть одним из самых крупных лепидоптеристов. Он достиг отличия на другом поле; он – лучший писатель о насекомых XX века и возможно навсегда…С красноречием, имея глубокие знания, он донёс душевное волнение и изумление жизнью насекомых миллионам во всём мире».[6]
Другая вещь, о которой следует помнить, состоит в том, что нельзя понять произведения Набокова, если игнорировать его научную работу. Не то, чтобы читатель должен знать путь, окружающий энтомологию, хотя и это могло бы помочь. Но очень важно ухватить своеобразный поворот темперации, что могло бы таким образом разделить его интересы. Его литературная и научная работа части его основ. Они обе были охвачены антипатией к поспешным выводам и смелыми – небрежными – обобщениями. Хорошо известно, что он имел обыкновение подчеркнуть индивидуальную черту и что он ненавидел общие понятия, утверждая, что для него слово «красный» было бессмысленно, поскольку имеется множество различных оттенков  красного цвета. Такое отношение, если довести его до крайности, сделало бы его непригодным для таксономической работы. Он признавал бы только индивидуальности, и не был бы готов собрать их в группы на основании определённых общих черт. Но к счастью он никогда не доводил это отношение до крайности. Так же, как и в своих произведениях, он, конечно, использовал слово «красный» как таксономист, но он был полон решимости относительно обнаружения и взвешивания различий, также как и общих черт, поскольку именно из этого состоит наука таксономии. В таксономии существуют «lumpers» (объединители) и «splitters»  (разделители), Набоков имел репутацию splitter. Но несколько родов, определённых и названных им, свидетельствуют о факте, что он отлично знал, как смешать несходные, но связанные разновидности при возникающей необходимости. Оба, и писатель, и натуралист вызывали глубокое восхищение способностью к точному сравнительному анализу. Для Набокова работа природы была как произведение искусства. Или скорее это было совершенное произведение искусства величайшего из ныне живущего художника – Природы – доставляющее столько же радости и призыва к интеллекту, как сонет Шекспира. Следовательно, она заслуживает права быть изученной, как никогда, с терпением и неослабевающим вниманием к деталям. Среди литераторов – педантичность – слово, вызывающее презрение. Среди учёных – это непременное условие, состояние ума, без которого не может быть никакой надежды даже на малейший прогресс понимания. В науке не существует поэтической вольности, где власть выразительности не имеет никакого значения. Набоков испытывал аллергию на восприятие такого рода познания, отклоняющего педантизм. «Я не понимаю, как мы можем оценить педантичность знания о природных объектах или словаря природы» - сказал он интервьюеру в 1969 году. Джон Уэйн, думая о романе «Бледное Пламя», как-то сказал, что Набоков поднял педантизм до статуса литературного искусства. Он, безусловно, придал своим произведениям дух науки. Поскольку он ценил полёты воображения, он понимал их в равной степени, как и исследования природы. Его презрение к таким высоким словам, как «реальность» и «реализм», возможно, происходило от ощущения частого их использования для прикрытия невежества, обращаясь меньше всего к природе вещей, чем к банальному предвзятому мнению. Для него истина была красива, и не было никакой красоты без истины. Эстетика и наука не посягали друг на друга. Они дополняли друг друга. «Нет никакой науки без воображения, и никакого искусства без фактов».
Чем была лепидоптера для него? Пожизненная страсть, время от времени навязчивая идея, как это было для Пильграма в «The Aurelian», для отца Фёдора, бывшего исследователем в «Даре» или «Аде». Она также была источником глубоких и детальных знаний по части мира природы. Энтомолог должен много знать о ботанике. «Набоков рассматривал интерес к естествознанию – не обязательно к бабочкам – неотъемлемой частью культурного и здорового ума, восприимчивого к чудесам мира вокруг него».[7] Навязчивая страсть может быть изнурительной. Он использовал её для углублённого понимания работы природы. Значение его научной работы для его искусства состоит в том, что это проникновение с определённой долей педантизма: тщательное наблюдение и сравнение, вкус ко всему сложному и уникальному, презрение к опрометчивым заключениям и банальным формулам.

________________________________

1.  Review of The Real Life of Sebastian Knight, Corriere della Sera, Sep 4, 1980
2.  Nabokov's Butterflies, p. 624
3.  Nabokov's Butterflies, p. 696
4.  Nabokov's Butterflies, p. 740
5.  Brian Boyd, Vladimir Nabokov: The American Years, 1991, p. 16
6.  May Berenbaum, "Blue Book Value," Science, vol. 290, no. 5489
7.  Kurt Johnson & Steve Coates, Nabokov's Blues, Cambridge, Massachusetts, 1999, p. 309

Перевод С. Большаковой

Dieter E. Zimmer

Бабочки, не летающие символы

Очевидно, что если Набоков упоминает Лепидоптеру в своих произведениях, он делает это в духе, отличающемся от многих других авторов, которые, казалось бы, делают то же самое. Бабочки использовались множество раз или чисто в декоративных целях или как символы. В качестве примера обоих видов использования можно привести поэму швейцарского писателя Германа Гессе (1877–1962) – «Бабочки поздним летом». Его первые семнадцать строк говорят о том, что множество прекрасных бабочек явились из некоего «погибшего сказочного мира», перечисляется не менее девяти общих европейских видов, среди них два мотылька, плюс «Перламутровка и Авриния» (которые фактически не являются разновидностью, а семейством Нимфалид). Гессе далее называет их «недолговечными странниками Востока», «служительницами света», и продолжает,

О символы красы недолговечной,
Тревожно-хрупкой, праздно-скоротечной,
Печальные служительницы света
На торжестве стареющего лета!

(перевод Олег Комков)

Хотя в стихотворении упоминается девять наименований бабочек, и особый  «лепидоптериологический» воздух, они обязаны своим присутствием не каким либо специальным знаниям и даже не простым наблюдениям. Большинство этих насекомых никогда и ниоткуда не появлялось, они летают в разные сезоны, таким образом, никто и никогда не видел их вместе, и никакая из них не обладает каким либо сокровищем. Они здесь, в стихотворении, лишь с единственной целью - украсить его и что-то символизировать, наделённые человеческими качествами со смелыми предположениями об их настроении («буйный», «меланхоличный»). Фактически, похоже, поэт не интересуется бабочками вообще, но только своими собственными фантазиями – это проективная поэзия.
Набоков никогда бы так не написал. Стихотворение Гессе заставило бы его вздрогнуть. Бабочки в его произведениях не используются в декоративных целях, просто потому, что автор хотел бы иметь неких красочных существ, трепещущих в его повествовании. Бабочки не являются стандартными символами чего-то. Набоков не дружил с символами вообще – то есть с готовыми условными обозначениями такого рода, которые можно найти в словарях символов или сонниках. Есть один постоянный: гусеница означает «необходимость перемен» и бабочка -  «неугомонность», «свободу» и «безсмертие». Всё ещё существует множество объектов в произведениях Набокова, которые каким-то образом являются больше, чем сами собой, приобретая дополнительный смысл, который сложно найти, и он не содержится в каких либо словарях символов. Учитывая его презрение к символам, было бы лучше обойтись без этого слова вообще, и говорить об эмблемах, как он иногда делал, или просто о своеобразных метафорах. Когда бабочки и мотыльки в его произведениях приобретают символический или метафорический смысл, он не заложен в них, но развивается из их эмпирического характера.

Atlas Moth [»Attacus atlas] (Павлиноглазка Атлас) в его раннем рассказе «Рождество» является метафорой воскресения, потому что это обычная Atlas Moth, которая только что подверглась метаморфозе – метафорическое значение происходит из знания морфологии и истории жизни этого особенного насекомого.

Ocellated Hawk Moth (сокол-мотылёк, бражники) в Bend Sinister также, как представляется, имеет некое своеобразное значение, придаваемое ему, но какое? В ходе романа профессор Адам Круг вспоминает, как его жена, будучи девочкой, нашла мотылька днём в саду, взяла его в дом, чтобы показать тёте, а затем отнесла его под яблоню – сцены из счастливого прошлого. Далее, когда диктатура Падука уже влечёт за собой негативные последствия, Круг случайно видит прекрасную картину в своих книгах насекомых начала девятнадцатого века. В самом конце, когда жена Круга, сын Круга и сам Круг мертвы, и роман закончен, мотылёк посещает автора, который объясняет читателю, что весь кошмар был его созданием. Конечно, внимательному читателю напоминают сцену в саду, когда жена Круга позволила мотыльку жить. Может возникнуть соблазн подумать, что это тот же hawk moth, цепляющийся за сетку, и что теперь он означает «душу» Круга или жены Круга, ненадолго навестил автора, прежде чем повернуть обратно в ночное небо. Автор может, и не намеревался уравнять мотылька с чьей либо душой, и конечно, не говорил, что рассматривает такое уравнение, но он будет знать, что оно может предложить себя читателю. Последнее предложение ("A good night for mothing") тогда изгоняет такое предположение, и заканчивает с аллегорией. Оно отмечает определённое возвращение автора из мира его произведения к существующей действительности. Если бы он полагал, что то, что посетило его, было душой какого-то его персонажа, то вряд ли он испытал бы желание охотиться за мотыльками. Однако, с другой стороны «mothing» теперь становится метафорой творения, письма. То, что, как кажется, автор предлагает – это добрая ночь, как эта, он охотиться за душами, его измученных существ. Короче говоря, Ocellated Hawk в Bend Sinister не является символом, а только особым мотыльком; с другой стороны это наполнено различными мерцающими смыслами, которые не являются фиксированными, но вытекают из контекста, в котором они появляются.
То, что бабочку Красный Адмирал (»Vanessa atalanta) называли «бабочка Смерти» в России, потому что их было множество в 1881 году,  когда Царь Александр II был убит, дополняет смысл тот факт, что это Красный Адмирал, который в Бледном Огне садится на рукав Джона Шейда во время его последней прогулки. Это тонкая историческая аллюзия, но не делает бабочку Красный Адмирал переносным символом гибели или чего-либо, даже в личной мифологии автора.
Также нет никакого антропоморфизма. Все они являются реальными бабочками, включая воображаемых, которые вымышлены таким образом, что могли бы действительно существовать. И это не просто бабочки вообще, а именно те, которые имели бы место в конкретной местности и в определённый момент, ведя себя точно таким способом, как и должны. Таким образом, они подчёркивают или скорее помогают обосновать достоверность описательного пассажа.
Литературные критики склонны предполагать, что если есть бабочка, она должна нести какое-то значение, то есть, оно должно быть там, чтобы представлять некую абстрактную идею. Джоанн Карджес использует символический подход долгого пути. «Многие бабочки Набокова» - писала она – «особенно бледные и белые несут нестареющий символизм anima, психе (psyche) или души …  и наводят на мысль (суггестия) исчезновения духа покойного или покидающего тело».  Я считаю, что эта идея может быть un-Nabokovian, как может быть и верной, только если должна быть какая-нибудь объективная истина в Юнгианском стиле психологии. Символическое прочтение предполагает автора, который рассуждал бы с самим собой примерно так, по крайней мере, имплицитно (если он не знает, что он делает): «Мой персонаж собирается умереть, но только сейчас я не хочу об этом говорить прямо. Таким образом, мне нужно что-то, что означает нависшую смерть. Символ не должен быть слишком банальным, но и не слишком загадочным, по крайне мере так критики получат его. Как насчёт остановившихся часов? Или мерцания свечи? Или звонка? Или возможно какой-то бабочки? Просто любая бабочка не подходит, никто не поймёт. Репейница (Painted Lady) – это слишком весело. Траурница (Mourning Cloak) или Мёртвая голова (Deathhead's Moth)  - это слишком очевидно. Это должно быть бледным. Это заставило бы читателя думать о бледности трупа и обычных призраках. Какая-нибудь Зорька или аврора (Orange-tip), например. Нет, кочан Капусты будет даже светлее, более как саван. Поэтому у меня будет Капустница белая (Cabbage White), трепещущая сквозь страницу».
Конечно, Набоков никогда не рассуждал подобным образом. Думая, как натуралист, он спросил бы себя только, какая бабочка будет правильной в данной среде обитания, и какое поведение он будет отображать. «То, что в некоторых случаях бабочка символизирует что-то (например, Психе) лежит совершенно вне моей области интересов», сказал он однажды интервьюеру.
В последнее время наблюдается беспокойство по поводу метафизики Набокова. Однако не следует забывать, что проза Набокова справедливо была признана за её точность, как точность натуралиста, а не метафизика. Его описания так чётко сфокусированы не только потому, что он обладал пристальным взглядом или чувствовал так глубоко, но потому что у него были знания, как собрать их. Он знал путь облаков, он знал причуды света, он знал, какие цветы и деревья росли в окружающей обстановке, которую он хотел описать, и какие птицы и бабочки там летают. Только потому, что он знал так много, он был в состоянии и воспринимать много. И потому, что он воспринимал так много, он был в состоянии (вос) создать определённую обстановку так убедительно.

Если его переводчики, которые являются просто разновидностью так называемого массового читателя, не переводят правильно название насекомого, думая, что любая бабочка примерно сделала бы то же, только потому, что они сами не знают различия, они затуманивают и разрушают то, что Набоков с такими усилиями построил. 

Перевод С. Большаковой

Dieter E. Zimmer

Что содержится в названии?

Сегодняшняя классификация растений и животных восходит к шведскому врачу и естествоиспытателю Карлу фон Линнею (1707–1778), который писал под псевдонимом Карл Линней. Это именно он ввёл то, что известно как бинарная или биноминальная номенклатура, поскольку согласно методу Линнея для обозначения каждого живого существа дан биномен, который является названием, состоящим из двух частей, точно так же, как у людей, имеющих имя и фамилию. В науке, порядок китайский или баварский: на первом месте - фамилия (Мао), на втором – имя (Цзэдун). Обе части на нео-латыни, с большой долей греческой и других морфем, многие из них чисто искусственные.
Основной компонент биномена – род, вторая часть – название вида. Таким образом, Homo sapiens обозначает вид в пределах рода Homo. Обе части обычно выделяются курсивом, кроме того, род пишется с заглавной буквы. Поскольку иногда одни и те же названия используются для животных различных родов, порядков и классов, они однозначны, только когда им предшествует род, по крайней мере, в сокращённой форме. Например, P. Brassicae означает Pieris brassicae и происходит от лат. Brassica — капуста, и отличается от М. (Mamestra) brassicae, которая является Совкой капустной. Если добавляется третий компонент (также курсивом), он означает подвид. Все дальнейшие – infrasubspecific – таксоны, которые некоторые авторы посчитали целесообразным ввести, как «форма» или «абберация», имеют не таксономический статус, и считаются больше неприятностью, чем помощью сегодня.
В научных публикациях, часто «автор» подвида, вида или рода (или некоторых высших таксонов) добавляет, что это человек, который назвал его, а также год, когда он опубликовал оригинальное описание (OD). В настоящее время всё более растущее число не- и полунаучных публикаций пренебрегают автором. Набоков назвал это «прискорбной практикой коммерческого происхождения, ослабляющей ряд недавних зоологических и ботанических пособий в Америке». (Lep21)
Таким образом, «Lycaeides argyrognomon longinus Nab., 1949» читает, что «подвид лепидоптера longinus вид argyrognomon принадлежит роду Lycaeides, впервые описанный Набоковым в исследовании, опубликованном в 1949 году». Опытный читатель должен знать, что роду Lycaeides принадлежит большая бабочка семейства Lycaenidae, называемая Gossamer Wings в Америке.
Научные названия не просто названия. Если цель была только дать каждому животному или растению недвусмысленное название, одно название или возможно даже ряд, она достигнута. Правда, название должно обозначать определённое животное, но оно также должно определить место животного среди живых существ. Система Линнея -  Systema naturae – система природы, не просто инвентаризация. Названия классифицированы. Каждое название похоже на конец пути в файловой системе компьютера. Когда Линней и его современники сгруппировали определённые виды под крышей общего рода и определённые роды под крышей общего семейства  и так далее, они сделали так, потому что вся природа представляет собой систему морфологического сходства и отличия. Система является строго иерархической. Никоим образом не может быть так, чтобы вид принадлежал более, чем к одному роду или род более, чем к одному семейству, даже если некоторые определённые особенности, как кажется предлагают это. Никакая бабочка не может быть частично lycaenid, а частично satyrine. Система классификации Линнея по роду и виду гарантирует, что у каждого организма есть не только уникальное название, но и название указывает своё уникальное место в живой системе.

Перевод С. Большаковой

Dieter E. Zimmer

Кластеризация Животных в Таксоны

Дилетанты часто имеют очень туманное представление о различных систематических единицах зоологии и ботаники – род, вид, и т.д. И как следствие они их путают.

Основная единица всей системы – это вид. Это единственное, что имеет объективное определение. Это определение является биологическим, а не морфологическим: в размножении половым путём животных, вид - это популяция, члены которой, в дикой природе скрещиваются свободно и дают жизнеспособное потомство. Препятствием, разделяющим виды, и удерживающим их на расстоянии является репродуктивный барьер. В некотором смысле все таксоны – конструкции, которые являются плодом человеческого ума. Очерчивание их границ всегда предполагает некоторую степень произвольности, и, следовательно, постоянно открыты для обсуждения. Но биологический принцип обозначает вид меньшим количеством конструкций, чем все другие таксоны. По крайней мере, в теории, биологическое определение обеспечивает объективный критерий, который позволяет говорить концеспифично от членов других видов: если две популяции скрещиваются успешно, они являются одним видом, если этого не происходит, они являются разными видами. Проблема заключается в том, что трудно или просто невозможно применить тест внутривидового скрещивания. Кроме того, результаты могут быть неубедительны, даже там, где это может быть применено, то есть, некоторое межвидовое скрещивание, возможно, происходит, пока это может быть не правилом, и успех может быть сомнительным. Хотя на практике тест может потерпеть неудачу, биологическое определение видов как внутривидовое скрещивание популяции имеет огромное преимущество: это объясняет, почему должны быть изначально какие-то виды в природе, а не континуум форм.
Род – таксон чуть выше видов. Род объединяет ряд видов, похожих друг на друга из-за их общего предка. Ряд смежных видов формируют семейство. Родственные семейства объединены в отряд. Связанные отряды формируют класс, связанные классы – филюм, связанные филюмы – царство. Таким образом, возможно, самая распространённая бабочка Small Cabbage White (napi) принадлежит роду подобных и связанных с ней белых бабочек, под названием Pieris, которые в свою очередь принадлежат к семейству белянок (Pieridae) (включающего большое количество морфологически схожих бабочек, многие из которых белые или жёлтые), которое принадлежит отряду насекомых («сегментные», то есть те, чья грудная клетка сегментирована на три части), также называемого насекомые («те, с шестью лапками», а именно по две на каждом сегменте), который принадлежит филюму членистоногих («беспозвоночных с сочленёнными конечностями»), который вместе с приблизительно тридцатью другими филюмами составляет царство животных – все аккуратно и однозначно расположены в одной большой иерархии.
Вниз по лестнице за видами идут только подвиды, в прежние времена часто называемые «расы». Подвид  - важный вариант формы видов, которая имеет локальное, но последовательное происхождение, по причине изоляции от других членов видов. Небольшие локальные различия ещё не создают подвида. Подвид обычно рассматривается, как новый вид в процессе создания. Этот процесс занимает длительное время, многие тысячи лет. Чтобы запустить его действие, некоторые популяции существующих видов должны стать изолированными географически. Постепенно эта колония разовьёт собственные особенности. Некоторые из них произойдут из-за адаптации к различной среде обитания, другие путём так называемого генетического дрейфа: случайные мутации, которые не полезны и не вредны и по этой причине не устранены путём естественного отбора. Долгое время эта популяция могла по-прежнему скрещиваться с видами, из которых она развивается, если контактирует с ними. Но поскольку время проходит, всевозможные изменения могут накапливаться, и в один момент репродуктивных связей может произойти щелчок, и он станет видом со своими собственными правами. Этот момент не просто определить. Чтобы доказать, что две различные лепидоптерические формы не скрещиваются, необходимо показать, что есть места, где они летают совместно (существует слово «симпатрия»), и всё таки воздерживаются от спаривания, а при спаривании появляется нежизнеспособное потомство. Или же селекционные эксперименты могут быть выполнены, но это вариант на практике только для немногих Чешуекрылых, чья биология и история жизни известны, и оплодотворённые клетки могут быть выращены в лаборатории.
С появлением молекулярной биологии был обретён мощный инструмент, и в конечном итоге это поможет урегулировать таксономические проблемы, такие как различие между видами и подвидами. Он состоит в ДНК картографии вовлечённых таксонов и в поиске общих черт и различий не в их морфологии, а в их генетической структуре. Если это ещё не стало общей практикой, то по двум причинам: издержки секвенирования и необходимость анализа ДНК живых клеток.
Учитывая такое положение дел, очевидно, что концепция подвида является проблематичной. В лепидоптере всегда были «lumpers» и «splitters». Lumpers, как правило, склонны помещать как можно больше различных форм в один таксон. Splitters, имеют тенденцию назначать каждому варианту формы своё собственное имя. Это часто происходило, когда даже один немного отличный экземпляр с другой отметкой местоположения называли «расой» или «подвидом». Кроме того, хотя концепция подвида, как представляется, подразумевает, что существует модель видов на основе, в которой различные дочерние подвиды являются вариациями, не существует ничего подобного. Все там являются различными равными подвидами, приобретающими признаки другого вида друг от друга. В этом случае первый, обнаруженный произвольно возводится в статус номинанта вида, видовое и субвидовое название повторяет друг друга, как Hyles lineata lineata (Бражник) American White-lined Sphinx. Не столь удивительно, что есть большая неопределённость, нужно ли новому насекомому предоставлять видовой или субвидовой разряд. Потенциальные виды часто низводятся к подвидам, повышаются до видов, как это случилось с некоторыми бабочками Набокова. Этот вопрос никогда не может быть урегулирован.
Если подвиды являются проблематичными, то инфрасубвидовые таксоны являются таковыми ещё больше. В конце девятнадцатого и начала двадцатого века, многие лепидоптеристы упивались описанием и наименованием всех разрядов инфрасубвидовых таксонов: «расы», «формы», «сорта», «гибриды», «абберации», «сезонные формы». Набоков, темпераментом больше «splitter», чем «lumper» часто высмеивал это повальное увлечение, которое подпитывалось коммерческим интересом дилеров насекомых, которым нравилось иметь как можно больше различных экземпляров для продажи. Однажды, он высмеял любителя из Панкова (район Берлина), когда тот назвал восемь «рас» Apollo Butterfly после своих каникул в Тироле. [1]  Большинство названий, представленных таким образом исчезло. Расы были уравнены с подвидами, и Международный кодекс зоологической номенклатуры разрешил «формам» и «вариантам», описанным до 1960 года быть выдвинутым на субвидовой ранг. В ряде случаев это произошло. В большинстве случаев это не произошло. У всех тех прежних ифрасубвидовых названий сегодня нет вообще положения в таксономии. Если они и упоминаются, то без автора и года; Набоков также настаивал на кавычках. (Поскольку цель этого путеводителя является исторической, а не таксономической, кавычки опущены, авторы и года появляются везде, где они могли быть найдены в литературе прошлых времён). Некоторые современные справочники не упоминают их вообще. Они не перечислены в авторитетном контрольном перечне  European Lepidoptera by Karsholt & Razowski [2]
Существуют высшие таксоны, то есть, таксоны выше родового уровня, и поскольку они очень изменились в течение последних десятилетий, то могут ввести в заблуждение не специалиста. Семейство может быть очень большим таксоном, одним, которое насчитывает множество родов, варьирующего сходства. Заманчиво заполнить пробел между семейством и родом с дополнительными группировками, принимая во внимание тот факт, что некоторые рода в рамках отдельного семейства могут быть сгруппированы, поскольку имеют особое тесное родство, не разделяя его с остальными. Это может быть сделано путём объединения их в подсемейство (с окончанием - inae), трибу (с окончанием – ini) или суперрод. Все эти группировки остаются конструкциями и открыты для обсуждения.
Набоков скептически относился к ним. «Семейство попадает в группы и это чисто субъективный вопрос, называем ли мы каждую такую группу «подсемейство», «триба» или «род» … Цель субродовой и субсемейственной классификации не заключается в том, чтобы сделать вещи легче или труднее для коллекционера; единственная её цель состоит в том, чтобы выявить сходство и отличие путём разделения на группы видов и группы родов».[3] В своём проекте «Бабочки Европы» Набоков старался избегать субсемейств и триб в целом, заменив названия номерами, где возникала необходимость. Однако он намеревался систематически применять суперрода и подрода повсюду. Особенность суперрода в том, что он вводит новое (супер-) родовое название, сопровождаемое старым и общепринятым родовым названием в скобках, которое теперь становится субродом. Так Plebejus (Lysandra) coridon читается как «вид coridon суперрод Plebejus, который до введения супервидового названия принадлежал к роду Lysandra, который сейчас является только одним из его подродов». Например, вследствие их структурной взаимосвязи он планировал объединить голубянок рода Cupido и Everes в один род, Cupido (старое название, имеющее приоритет) и разделить его на два подрода (Cupido) и (Everes). В этом примечании Little Blue Cupido minimus стал бы Cupido (Cupido) minimus и Short-tailed Blue Everes стал бы Cupido (Everes) argiades. В общем, лепидоптеристы не склонны были менять биноменальную схему Линнея, высоко определяющую супервидовые сходства и отличия, формирующую подсемейства, трибы и подтрибы, которые не влекут за собой изменение названия.
Высшая классификация бабочек, Skippers (определяемых как «Любая из многочисленных бабочек семейств Hesperiidae и Megathymidae, имеющих мохнатое как у мотылька тельце, загнутые кончики усиков и ныряющий рисунок полёта» прим. пер.) и моли всегда рассматривалась более или менее интуитивно или даже случайно. Набокова это мало интересовало. «Не имеет значения, помещаем ли мы Danaus или Charaxes (с Apatura) или Satyrus в отдельные семейства или организуем их как подсемейства в пределах Nymphalidae. То же самое в отношении «Riodinidae» или «Riodininae» в Lycaenidae.» [4]
Всё изменилось, когда энтомологи начали задаваться вопросом, отражала ли действительно высшая классификация насекомых, которая использовалась традиционно, порядок природы, то есть если высшие таксоны были монофилетическими, произошли от общего предка, за исключением тех, которые были менее связаны. Семенное исследование было проведено в 1958 году, Полом Р. Эрлихом (он был энтомологом, прежде, чем стал экологом).[5]  Эрлих распознал только пять семейств бабочек:  Papilionidae, Pieridae, Nymphalidae, Libytheidae и Lycaenidae. По его схеме Brassolidae, Danaidae, Ithomiidae, Morphidae и Satyridae были включены в Nymphalidae. Впоследствии, Libytheidae были также включены в Nymphalidae, и количество «естественных» семейств бабочек, таким образом, сократилось до четырёх. Хотя классификация Эрлиха была широко принята, лепидоптера двигалась медленно, и множество авторов продолжали рассматривать экс-семейства как действительные семейства, особенно Satyridae.
Поступали и дальнейшие предложения, особенно Акери (Ackery), де Йонга (de Jong) и Vane-Wright,[6] основанные на последних морфологических и молекулярных данных. Если их привести в исполнение, последовали бы перестановка и  дальнейшая градация нескольких подсемейств nymphalid и lycaenid, выдвигая некоторые подсемейства и все ниже на один уровень. Даже если последние предложения игнорируются, семейства и подсемейства не стали больше, чем они были во времена Набокова, и будет больше изменений. Поиск нескольких морфологических и молекулярных признаков, таких типичных для высших таксонов, что происхождение могло быть основано на них, вовлекает огромный объём данных, которые должны быть проанализированы статистически, и результаты не всегда являются убедительными. Последнее слово не сказано, и дальнейшие перестановки ожидаются.
_______________________________________

1. Nabokov's Butterflies, p. 583
2. Ole Karsholt & Józef Razowski, The Lepidoptera of Europe: A Distributional Checklist, Stenstrup, Denmark (Apollo) 21996
3. Nabokov's Butterflies, p. 575, 576 (draft notes for "The Butterflies of Europe")
4. Nabokov's Butterflies, p. 575 (draft notes for "The Butterflies of Europe")
5. "The Comparative Morphology, Phylogeny and Higher Classification of the Butterflies (Lepidoptera: Papilionoidae)", The University of Kansas Science Bulletin (Lawrence, Kansas), 39 (8), 1958, p. 305–70
6.   Riek de Jong,  Richard I. Vane-Wright & Phillip R. Ackery, "The higher classification of butterflies (Lepidoptera): problems and prospects", Entomologica scandinavica (Copenhagen), 27 (1), 1996, p. 65–101.– Phillip R. Ackery, Rienk de Jong & Richard I. Vane-Wright, "The Butterflies: Hedyloidea, Hesperioidea and Papilionoidea", in Niels P. Kristensen (ed.), Lepidoptera, Moths and Butterflies, vol. 1: Evolution, Systematics, and Biogeography, Handbuch der Zoologie / Handbuch der Zoologie, vol. IV, part 35, Berlin (de Gruyter) 1999

Перевод С. Большаковой