Елена МОРОЗОВА
ПРИЕМНЫЙ АНГЕЛ
Иногда я видела, как через наш двор проходил человек с тучей на плечах. Тучу он нес, как несут мешок с песком. Ершиком бровь, крупный нос. Я всегда видела его сбоку. Старик казался мне плоским и мрачным. Одевался он во что-то серое.
Но однажды — стоял ясный теплый вечер — его круглое лицо взошло, как луна, перед глазами. Я не сразу узнала старика. Это был уже не двухмерный силуэт: удивленные дуги бровей, мягкий изгиб губ. Над его плечами легко парило облако. Человек смотрел вдаль, и было что-то в его взгляде потустороннее, непричастное ни к нашему городскому двору с негнущейся мачтой тополя, ни к жизни вообще как она есть — с ее шумами, заботами и суетой. С этой встречи я стала звать его «двухсторонний человек».
Воскресное летнее утро еще не разогрелось, не накалилось полуденным зноем, а тихо и бесцельно шаталось вдоль чугунных фонарей бульвара. Художник в болтающейся на плечах футболке и светлых сандалиях переминался с ноги на ногу возле дюжины полотен, вольно расставленных на деревянной стойке. Два бледных урбанистических пейзажа стояли внизу, прямо на газоне, и узкие стрелки зеленого пырея выгодно разнообразили их бетонную скудость.
— Любите Шагала? — спросила я, кивая на картину в центре.
Она была выполнена в синих тонах: мешковатый мужичок уточкой летел над мокрыми покатыми крышами домов, рот его был удивленно полуоткрыт, глаза же, наоборот, прикрыты, руки по швам; внизу ротозейничали горожане, неестественно запрокинув головы.
Парень шагнул к нам с картиной.
— Я реалист. Работаю только с натуры, — ответил он, искоса поглядывая на холст.
Творческие люди запросто путают явь и фантазию, поэтому я лишь неопределенно кивнула. Картина мне нравилась.
— За сколько отдадите? — спросила, маскируя интерес.
Полотно притягивало, что-то было в нем радостное и печальное одновременно, как предвкушение новой жизни, как будущее, которое всегда «лучшее».
— Я не продаю ее, — мой собеседник едва заметно повел плечами. — Картина еще не дописана. Натура капризная, декорации то и дело меняются, синоптики прогнозируют грозы.
Фразы художника логически не увязывались между собой.
Я вгляделась. По мне, так полотно было закончено, более того, в нижнем правом углу, как завершающая точка в сочинении, стояла корявая подпись коричневым: «Алексей, сын Григория».
— А кто это? — погладила я пальцем воздух у головы летящего.
Алексей улыбнулся одними глазами:
— Отец.
— Григорий? — догадалась я.
— Нет, не родной отец. Приемный…
— А-а, — только и протянула я, не зная, что с этим делать (приемными в моем понимании бывают разве что дети). И тут меня осенило. Я присмотрелась к мешковатой фигурке: там не было ни тучи, ни облака. Две лопатки углами. — Вы льстите ему, — сказала я и, сделав волну, добавила: — Здесь должно быть вот так.
— Смотря какая погода, — философски заметил художник и пошел вдоль бульвара — от меня и картины.
С этого дня синее полотно не давало мне покоя, всплывало в памяти. Мужчина взмахивал по-утиному, товарки внизу всхлипывали, крыши зеркально ловили небо. На душе было неспокойно.
В субботу над городом прогремели грозы. Ливень безжалостно вколачивал в землю гигантские гвозди струй. Небо смешало стихии огня и воды. Но в воскресенье с утра снова было тихо, солнечно и весело. Я пошла на бульвар.
Еще издали я заметила белую футболку Алексея.
На деревянной стойке в центре висела та самая синяя картина. Я узнала ее сразу. Мешковатый мужичок по-утиному взмахивал, товарки, разинув рты, всхлипывали, молния сверкала. Молния? Молнии раньше не было. И смотрел старик теперь не прямо перед собой, а вбок. Со вселенской печалью в мягких уголках губ.
Больше я двухстороннего человека никогда не видела. Да и Алексей куда-то уехал. Говорят, стал известным художником. Разрисовывает потолки в храмах.Проза
Спасибо за картину!