ВНЕВИЗМ Новое литературно-философское направление

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » ВНЕВИЗМ Новое литературно-философское направление » Критика » Михаил Блехман "Непрошедшее время"


Михаил Блехман "Непрошедшее время"

Сообщений 1 страница 11 из 11

1

Михаил Блехман:

- писатель
- член Международной ассоциации писателей и публицистов (МАПП)
- руководитель Канадского и Западноевропейского отделений МАПП
- член Международной федерации русских писателей
- член Канадской и Квебекской писательских ассоциаций
- обладатель памятной медали А.П.Чехова
- редактор сетевого альманаха "Порт-Фолио" и англоязычного литературного журнала Remote Sky.

Живёт в Канаде, развивает в своем творчестве традиции русской прозы и Владимира Набокова.

Михаил Блехман

Б 68 Непрошедшее время (на русском языке).  СПб.: Издательство «Город», 2012 - 336 стр.; илл., твердый переплет, формат А5.
ISBN 978-5-905817-02-1

"Мои рассказы и повести написаны в стиле, который я называю «Субъективным реализмом». Мои учителя в литературе — Хорхе-Луис Борхес и Хулио Кортасар, хотя я надеюсь, что мне удалось сделать один или два шага вперёд. Впрочем, не мне судить об этом.

Моя проза - о любви и о времени. Она метафорична, иносказательна и, надеюсь, интересна - по крайней мере для тех, кто ищет в литературе не столько способ развлечься, сколько пищу для размышлений.

В моей прозе больше вопросов, чем ответов, вся она - попытка ответить на вечные вопросы, на которые вряд ли можно найти ответ… Моя проза - о жизни. И, как и в жизни, в ней много печали и много смеха. В моей прозе - воспоминания, в ней - попытка покаяться в том, чего не успел тогда, в прошедшем, а точнее сказать - в непрошедшем времени. Ведь разве может время - пройти? Разве прошлое - не навсегда с нами? И разве наши фантазии не менее реальны, чем реальность?"

С уважением,
Михаил Блехман

 Михаил Блехман "Непрошедшее время"

2

Светлана Лось,
филолог и литературовед, живёт в Торонто (Канада)

Хрустальная  туфелька
Размышления по поводу рассказа Михаила Блехмана "Потом"

Более трехсот лет маленькая хрустальная туфелька волнует воображение своей беззащитностью, хрупкостью и непобедимостью образа женской красоты. Впрочем, определить действительную дату происхождения сказки не представляется возможным. Шарль Перро слышал её в детстве от няни, она – от своей матушки, которой тоже рассказывали перед сном сказку о бедной девочке-замарашке, о её судьбе, сначала жалкой и беспросветной, а после вмешательства доброй феи – счастливой и безоблачной.
Мало кто помнит имя и биографию человека, который обработав бродячий сюжет, дал бессмертие Золушке. И хоть Шарль Пьеро был довольно заметной фигурой для своего времени, остался он в литературе создателем волшебной сказки, где невозможное  осуществилось, где справедливость восторжествовала, где добро победило зло.
С тех пор смутные, неопределённые девичьи томления  приобрели реальные очертания и прочно утвердились вековым стереотипом. Какая девочка не мечтает о прекрасном принце, - сильном, добром, наделённом богатством и властью, который явится вдруг и разглядит в бедняжке красоту, спрятанную до поры до времени в лохмотьях нищеты! И чудесной силой любви вырвет её из неприглядной действительности, и возвысит её над всеми другими, и сложит к её ногам всё, чем владеет. И состоится женское счастье…
По-разному созданы эти половинки – мужская и женская. И мечты у них разные. Никогда не приходилось слышать или читать о юноше, рисующем в воображении заброшенную, замызганную девчушку, в которой он  угадает  прекрасную принцессу. В юном возрасте подростки больше мечтают о путешествиях, открытиях, битвах и сражениях, мечтают о подвигах и славе. Мечты их честолюбивы и  связаны с действием, нежели с глубоким чувством.
История  значимых событий организованного общества – это нескончаемая хроника мужских завоеваний, открытий, свершений. Мужчины созидательны и воинственны, женщины пассивнее и терпеливей.
С момента написания сказки сменилось не менее тридцати поколений. Государства не раз перекраивали границы, исчезали одни и в войнах возникали другие, отражая властолюбивые мужские устремления.  Наука и техника творили чудеса, сокращая расстояния, наращивая убойную мощь человечества.  Развивались и уточнялись представления о Вселенной, об этике и эстетике, о предназначении человека на Земле. Многое изменилось в повседневной жизни с той поры, когда Шарль Пьерро записал сказку о Золушке и прекрасном Принце, но, по сути, не изменилось ничего. И все деяния человеческие продиктованы одним: поиском счастья.
Счастье всегда личное, в чём бы оно ни заключалось. Неопределимое словами, для каждого выглядящее по-разному, быстротечное, изменчивое,  столь желанное состояние, которое является целью жизни и ради которого можно пожертвовать самой жизнью! Переменчивое, неуловимое и капризное счастье «навсегда»  невозможно.  Оно тут же,  безо всякого волшебства, превращается  в свою противоположность, ему обязательно должен предшествовать сравнительный антоним, оно не существует в чистом виде и поддерживается доказательством от противного.
Неразумное, шальное, глубоко эмоциональное состояние не подчиняется  доводам рассудка. Оно приходит  нежданно-негаданно, яркой вспышкой взрывая серость повседневности, наполняет существование высшим смыслом, а потом исчезает, и жизнь остаётся  унылой и бессмысленной обязанностью.
    Ненасытная неудовлетворённость провоцирует извечный поиск недостижимого идеала, который по мере приближения удаляется линией горизонта и снова манит издалека мнимой возможностью соприкосновения…
Как бы там ни было, люди мечтают о счастье. Все текущие открытия вкупе с философскими изысканиями не могут заменить естественного стремления непостоянного,  целеустремлённого,  энергичного мужского начала к  женскому, - прекрасному,  животворящему и чудесно загадочному источнику продолжающейся  жизни.
И вот оно свершается, это чудо слияния  половинок, - двух сердец, двух душ, двух тел  в  неделимое целое.  Счастье достигает  апогея, чтобы обернуться потом… и вот  продолжение старой сказки – рассказ Михаила Блехмана «Потом» - мудрое, печальное, философское продолжение о неизбежной старости, о  бесцельности существования  одинокой половинки, о неугасающем чувстве, о неточности разума и погрешностях  арифметического счёта, о долге и ответственности, о мелочах быта, о духовных и материальных ценностях, о сохранении  традиций, об обязательствах перед другими, о боли и страданиях, которые только человек может преодолеть.  О том, что всё это и  составляет жизнь человеческую во всей её полноте.
Поразительно, какой насыщенной и ёмкой, конкретной и обобщающей, какой поэтичной может быть проза  современного  рассказа!
…Целое давно разделилось и будет делиться дальше, превращаясь  во что-то иное, но память хранит и воскрешает мучительные подробности совместной жизни, а разум безуспешно пытается определить причины, по которым полное единение невозможно, как невозможно реке  вернуться к  истоку.
« Останусь?
Да нет, уже нужно идти…
Идти и думать: кто же этот глупец, бессмертный, как сама глупость?..»
Так думает Золушка, сидя на «давно задеревеневшей» скамье у «давно охладевшего» озера, на дне которого остались лишь кусочки золы от некогда полыхавших ярким  огнём угольев.  Жизнь прошла, короткая или длинная, она всегда быстротечна. Арифметике неизвестны такие величины и такие единицы измерения: «Разделились два на двое, в остатке получается один и одна…  Есть он, есть я, - но всё равно это – ровно  вдвое меньше, чем  было тогда, вначале».
Когда-то Принц нашёл свою Золушку, нашёл ту единственную, кому пришлась впору звонкая, сверкающая, крохотная туфелька из чистого хрусталя. Ещё бы! Это ведь была её утерянная туфелька. Парная той, что  дарована феей. Принц с Золушкой  составили пару. Красивую, молодую, счастливую. Осталось только жить-поживать, да добра наживать. На этом оканчивается любая сказка. Как будто впереди всё ясно, как будто можно остановить мгновение, как будто жизнь человеческая – это не длинная дорога, полная взлётов и падений, находок и потерь, свершений и неудач, без которых  нет самой жизни.
Какой же смелостью  должен обладать писатель, чтобы продолжить то, что выверено веками! Как нужно вжиться в известный сюжет, чтобы  повествование от лица Золушки  звучало органично! И более того, сам  образ, преображённый течением времени, вызывал интерес и сопереживание не счастливым совпадением случайностей, но силой и красотой человеческого духа!
Сказки уходят из жизни человечества.  Мечты о счастье перекочевали в фантастические романы, представлены кричащей фальшивкой  обнажённости  телеэкрана, по пунктам расписаны, запланированы и растиражированы  Интернетом.  Золушка доживает свой затянувшийся век.
Двумя лаконичными  фразами  Михаил Блехман представляет  героиню: «Ноет простуженная поясница. Ноги почти не несут, гудят в проклятых туфлях…», - и  магия слова, его многозначность и выразительность, не отпускают читателя  до самого конца небольшого произведения. 
Повествование ведётся от первого лица. Пожилая женщина  проговаривает свои мысли вполголоса, они  естественны и понятны. Так часто бывает, что в старости разговариваешь сам с собой. Мысли немного мешаются, воспоминания не текут плавным потоком, взыскательная память выхватывает из прошлого  отдельные картины, а рассудок подсказывает, что  времени на осмысление  остаётся всё меньше и меньше: «Да нет, уже нужно идти…»
Молодость не задумывается над тем, что будет дальше, после, потом.  Ей  хочется верить в возможность невозможного и жить одним днём застывшего навсегда мгновения. Но у жизни свои законы, не арифметически стройные и внятные, и не сказочно чудесные. Понятие о справедливости – категория моральная и неоднозначная.  Человеческая жизнь конечна.
«Почерневшие, отвислые щёки полуночного неба усеяны розово-прыщеватыми крапинками. И в этом небе отражается наше высыхающее озеро – бездонный водоём раздражённо швыряемых друг в друга пресных слов», - вспоминает старая женщина с ноющей поясницей и гудящими от боли ногами. Тяжело и больно, но надо идти. Куда? – « к нашим четырём стенам, побитым горохом упрёков, обид и обвинений. К разбитым горшкам незаживающих обвинений, к ядовитым черепкам колющей иронии», ко всем опостылевшим мелочам быта, которые постепенно разъедают отношения, превращаясь из несущественных  мелочей  в непреодолимую  громаду годами накопленного раздражения и разъединения.
Совместно нажитое «добро» не принесло  счастья: «Добра наживать оказалось даже проще, чем предполагалось, - вот только хорошо, что у нас нет кур: было бы грустно видеть, как они отказываются клевать эти легко нажитые полушки, разбросанные повсюду – по двору, у озера, в замке».
Как удалось Михаилу Блехману  передать устами  героини рассказа  мудрость и иронию,  сомнительность общеизвестных истин здравомыслия, не прибегая к длительным авторским  отступлениям, используя  обычный язык разговорной речи? Как он сумел сделать так, чтобы речь, полная образности и намёков, изобилующая чуть ли не афоризмами, приобрела непреложную достоверность реальной жизни? Как случилось, что автор вообще невидим, и читатель самостоятельно обдумывает каждое слово этого необычного монолога, обращённого к себе?
Героиня рассказа перебирает в памяти свою жизнь, и мелькнувший в воспоминаниях  «замок» возвращает к упоминанию о «проклятых туфлях», и вспыхивает догадка, и утверждается с каждым последующим словом, и превращается в уверенность. Это сама  сказочная Золушка рассказывает о своей жизни «потом», после счастливого окончания сказки. Рассказывает так, что веришь каждому слову.
Что же было потом? – Потом была супружеская жизнь с любимым, она обрастала совсем не  сказочными подробностями совместного быта, потом обозначились различия в мечтах и характерах женского и мужского начала: «Когда-то он, ожидая моей восхищённой благодарности, взлетел выше птичьего полёта, но оттуда меня невозможно не то что разглядеть, а хотя бы заметить, - так чему же  восхищаться и за что благодарить?» Вместе парить над землёй не получается: «Увы, небо занято, двоим в нём можно лишь разминуться».
Права, права Золушка! У каждого своё небо и свой потолок и предел. И наступает постепенное разобщение,       когда совместное движение уже невозможно, и люди  лихорадочно ищут только что бывшую рядом половинку, а она отдаляется всё больше и больше.
«- …ну, где же ты?»
Ключевой вопрос. Точно ключ, не подошедший к замку между нами, между ним и мной. Будто замок, не подошедший разделённым надвое двоим».
    Надо жить. Жить самостоятельно. Раствориться в любимом человеке невозможно. Это самоубийство для личности. Ведь у каждого существует своё, неповторимое «я», так похожее на других при обобщённом взгляде с высоты птичьего полёта, и такое сугубо индивидуальное при ближайшем рассмотрении. Его непросто найти и осознать, ему непросто следовать, но пренебречь им никак нельзя. И бьётся человеческая мысль в определениях, и ищет  единство в  противоположностях, и не может найти ответы на  вечные вопросы: кто я?  зачем я?
«Только и нужно для счастья – понять, где же в моей жизни я? И осталась ли я – после того, как моё детство прекратилось и все, кто в нём у меня был, разбрелись кто куда и уснули», - спрашивает Золушка, - постаревшая, больная, измученная туфлями, да, теми самыми хрустальными туфельками, которые из желанных   превратились в источник страданий.
Чудеса оказываются бессильными: «Под окном – развалившаяся телега, кажется, бывшая когда-то парадным экипажем. Усатый кучер спит рядом с вечной миской недоеденной тыквенной каши. Шестеро остромордых, узкохвостых лошадей разбрелись кто куда. Слуги в ливреях цвета отхлеставшего кусты дождя, затёртых, как мои непонятно к кому обращённые просьбы, храпят в лакейской».
Ни нажитое добро, ни  власть над другими людьми, ни высокое положение в обществе, в конечном итоге, счастья не приносят.  Личного счастья. Того, к чему стремится любой человек:
«Я открываю навечно запертую дверь и вхожу в зал. На троне – его бывшее величество, а к нему подходит – чтобы занять место рядом – бывшее моё. Он смотрит на меня и, наверное, да нет, наверняка,  думает то же самое: откуда взяться величеству, если величие ушло? Незаметно для других, оно исчезло для нас, друг для друга, а не это ли главное?»
Нет, главное всё-таки - туфли. Очень красивые хрустальные башмачки, без которых  нет и Золушки. В них она  шествует по свету  более трехсот лет, пленяя сердца людей  мечтой о справедливом, заслуженном счастье.  А если подумать, то  как же в них можно ходить, в скользких, холодных и жёстких, крохотных туфельках, однажды подаренных феей?  Многие пытались примерить их, но никому не пришлись они впору.  Ведь туфельки были предназначены Золушке, как раз по её ноге. И в этом было высшее предназначение.
Предназначению  следовать нелегко. Противишься, уклоняешься, злишься; дорога тяжела и изобилует трудностями, которые нельзя предвидеть и предугадать. Теряются силы и годы, а путь прихотлив и извилист.  Светлячок  надежды едва  различим. Идти одиноко и страшно. Смысл непонятен, но это не значит, что его нет.  Дорогой  отходит в сторону, отсекается,  исчезает всё случайное, несущественное,  лишнее. И остаётся единственно важное – исполнить своё предназначение. Надо идти.
«Главное – это туфли, самая невыносимая из всех мелочей. Из-за туфель я ненавижу свои ноги даже сильнее, чем постоянно ноющую поясницу. Эти туфли следует обувать сразу после сна и не снимать до следующего, чтобы исходящему от меня очарованию и всеобщему умилённому восхищению не было предела.  Мне положено порхать и излучать наивность, серебристо звенеть в ответ на приветствия и заливаться пунцовой краской воплощённой невинности.  Собравшиеся призваны прислуживать мне, а я – служить всем им. Её величество служит своим подданным. Служит недостижимым и потому влекущим примером, воплощением недосягаемой, но всё же однажды достигнутой, а потому соблазнительной мечты».
Трудно определиться с жанром. Всё большую популярность в век Интернета приобретают малые формы. Отчасти, это происходит потому, что читать с монитора повести и романы очень неудобно, а бумажные издания не выдерживают конкуренции с победно шагающей по всему миру оргтехникой.  Компьютер становится неотъемлемой принадлежностью современности. Но, наверное,  и потому, что малая форма – рассказ, новелла, миниатюра – содержит в себе концентрированную сжатость содержания, таит разнообразные возможности, апеллирует одновременно к разуму и чувству и требует от писателя незаурядного мастерства.  Кто-то удачно назвал малую форму деликатесом литературы.
Таким и получился короткий, но ёмкий рассказ Михаила Блехана «ПОТОМ».  Автор увлекает  оригинальностью избранной  темы, раскрывает её  с совершенно неожиданной стороны, даёт возможность читателю задуматься и сделать собственные выводы, основанные на личном опыте.
Всем известный образ сказочной  Золушки обретает под внимательным, умным и добрым взглядом писателя черты и характеристики обычной пожилой женщины, наделённой житейской мудростью. В определённом смысле, каждая женщина – Золушка. Сколько раз терялась заветная туфелька! Сколько времени потрачено на поиски!  Но звучит тихонько  хрустальная нота. Невыразимо прекрасная и чистая!  И волшебная палочка таланта творит чудеса.
Сказка – всегда обобщение. Время и место действия -  жизнь, опыт прошлого.  Сказке не нужны географические и временные подробности, ведь люди  всегда и везде одинаковы:  «Когда-то, давным-давно…», «В некотором царстве, в некотором государстве…» или «Это было тогда, когда деревья умели разговаривать…», - таков обычный зачин рассказа о  трудностях и испытаниях, которые приходится преодолеть герою, проявив самые лучшие человеческие качества.  Конец  у сказки всегда счастливый, мораль – неизменна: Добро побеждает Зло. Именно поэтому жизнь продолжается.
Сказка народна, фольклор не имеет авторства. Сказка гуманна, в ней сосредоточен веками накопленный  опыт человечества. Она мудра мудростью поколений. Сказочные образы символичны.
История литературы помнит имена великих сказочников, и это неудивительно. При кажущейся простоте жанра, требуется незаурядное мастерство, чтобы создать не подражание, а оригинальную авторскую сказку.
Михаилу Блехману удалось написать самостоятельное произведение, продолжив на современный лад  волшебную «Золушку»  Шарля Перро. Сказочное содержание приобрело правдивость, образ героини психологически точен, детали убеждают в реальности  происходящего, но сказка сохранила свой высокий смысл и символичность. Философский подход к теме, свежесть  взгляда писателя  лишь усилили и подтвердили   общечеловеческую ценность бессмертной сказки  о Золушке. Мастерство автора «Потом» оживило старинный сюжет, и хрустал заиграл новыми гранями. 
В конце рассказа Золушка в который раз триумфально  является перед восхищенными подданными. Им не обязательно знать, из чего соткано её платье, как ненавистны «эти по-жабьи холодные и скользкие туфли», о чём она думает, сидя в одиночестве на задубевшей скамейке.
Велика сила привычки, традиции, ритуала: «Ритуал заведен, подобно дворцовым часам, бьющим вечно, и вечно – невпопад. А с некоторых пор наотмашь». Но у каждого – своё предназначение и ему надо следовать. А самое большое счастье – приносить счастье другим.
«Да, это она – та же, необходимая и вечная. Это её ножки – в тех же неизменных, незаменимых туфельках».
Ах, эта одинокая женская туфелька из чистого хрусталя! Сколько поэзии и страдания  в волшебном образе красоты!

Торонто, Канада
Апрель 2009 г.

3

Ольга Бежанова
литературовед, профессор филологии из университета Южного Иллинойса (Эдвардсвиль, США)

О рассказах цикла "Письмо" Михаила Блехмана

По словам автора, сборник рассказов "Письмо" представляет собой попытку создать совершенно новый, оригинальный стиль письма - субъективный реализм. Наверное, не стоит повторять, что нет одной для всех реальности. Реальность у каждого своя собственная, сложная, неповторимая. Каждый из нас создает свою реальность через набор переживаний, образов, фраз, воспоминаний, которые много значат именно для нас, но ничего не скажут окружающим, пусть даже самым близким.

Природа литературного дара такова, что писатель умеет донести свою совершенно субъективную реальность до читателей, делает ее привлекательной, понятной и близкой для своей аудитории. А мы, читатели, впоследствии интегрируем в свой арсенал понимания и проживания окружающей действительности образы, слова, фразы из полюбившихся произведений.

В сборнике рассказов "Письмо" автор Михаил Блехман приглашает нас познакомиться с глубоко личным, интимным процессом создания произведений искусства. "Письмо" это своего рода творческая мастерская, где автор показывает нам, как строки из его любимых книг, образы важных для него картин, много значащие в его жизни воспоминания накладываются друг на друга, взаимодействуют, чтобы слиться в результате в свое собственное произведение искусства. Общеизвестно, что для того, чтобы стать писателем, надо вначале стать читателем. В то же время, просто переписывать на свой лад труды даже самых гениальных авторов смысла не имеет. Только сделав любимые образы частью своего внутреннего мира, наполнив их своим содержанием, писатель может создать собственный литературный мир.

В своих рассказах Блехман не стремится создавать головоломные, захватывающие сюжеты, где читатель пробегает страницу глазами в поисках неожиданной развязки. Каждый новый образ в его рассказах требует интеллектуального и эмоционального вклада со стороны читателя. В рассказе "Безымянный" автор говорит: "Музыка нужна тем словам, у которых нет своей. . . Зачем же настоящим словам - чужая?" С моей точки зрения, или можно сказать в моей субъективной реальности, данные слова могли бы послужить ключом для понимания всего сборника. Автор раскрывает для своих читателей неповторимую и индивидуальную музыку привычных, казалось бы, слов, наполняя их совершенно новым, сложным и заставляющим думать смыслом.

Рассказы сборника предлагают читателю путешествие не только по значимым для автора произведениям искусства, но и по важным для него местам. Процитированный выше рассказ "Безымянный" воссоздает Ленинград. Не тот Ленинград, который нам известен по фильмам, картинам и туристическим слайдам. И даже не тот Ленинград, который многие из нас хранят в своих воспоминаниях. А совершенно иной город, ставший для автора одним из его собственных, наиболее удавшихся ему за всю его писательскую карьеру персонажей. Рассказ "Дикая кошка" приводит нас в Грузию, воссозданную бессчетное количество раз поэтами, художниками и кинорежиссерами. В данном рассказе Блехман дарит нам Грузию как образ, как живое существо. Грузия здесь не столько источник вдохновения, сколько живое, дышащее пространство, во взаимодействии с которым автор создает свое произведение.

Рассказ "Вспышка" является, по моему мнению, центральным рассказом сборника. Не столько потому что он расположен в центре книги, сколько потому что он помогает читателям задуматься о природе созидательного труда художника. Что ждем мы, читатели, зрители, аудитория, от творца? Хотим ли мы, чтобы он осветил нам новым светом привычные явления и события? Или нам важно, чтобы автор организовал ежедневный хаос событий, образов и слов в понятное целое? Поместил нашу реальность в четко ограниченные рамки? Для любого, кто хоть раз задумывался о природе творчества, данный рассказ будет толчком на пути к более глубокому осознанию того, что мы ожидаем от искусства и о чем говорят наши ожидания.

"Как же много и как же больно нужно слову, чтобы суметь быть увиденным," говорит рассказчик в рассказе "Рифмы." И тут же демонстрирует нам, как много может талантливый писатель сделать со словом, обозначающим даже не цвет, а отсутствие цвета. Когда читаешь этот рассказ, в комнате начинает пахнуть снегом, пальцы стремятся ощутить под собой белые клавиши рояля, даже если совершенно не умеешь играть. Как творец создает все из ничего, автор рассказа демонстрирует нам сам процесс создания сложного литературного произведения из одного только слова.

Рассказ "Чайка," один из моих любимых рассказов в сборнике, берет свое начало из кажущегося простым образа опущенного занавеса. Постепенно занавес трансформируется в конверт, внутри которого находится письмо автора к читателям с размышлениями о разнице между ролью зрителя и творца - не только в искусстве, но и в жизни в целом. Я не удивлюсь, если многие читатели рассказа увидят его совершенно иначе, чем я. В этом и состоит главное достоинство данного сборника рассказов - он позволяет каждому читателю привнести какую-то часть собственного внутреннего мира в создание произведения, выработать свой собственный, субъективный реализм.

4

Светлана Лось
филолог и литературовед, живёт в Торонто (Канада)

ПРИКЛЮЧЕНИЯ  МЫСЛИ

«Бывшее, непечально подумал я, всегда значительнее того, что есть».
Из рассказа Михаила Бехмана «Книгав розовом переплёте».

Написанное, выраженноесловами, названное, - автоматически становится бывшим. Прожитое отложилось впамяти, осело раздумьями но, так или иначе, отразится в дальнейшей судьбе,  в жизни и  творчестве. Как? Иногда закономерным, но чащевсего, самым неожиданным образом. И снова возвращаешься к истокам,переосмысливаешь былое, спрашивая себя о самом начале. Вопросов всегда большеответов, загадок бытия  больше, чем ихразрешений. Для того чтобы найти ответ, надо правильно поставить вопрос.  Иной раз  ответ содержится в вопросе. «Кто-то спросит:что в ней особенного? Или вообще: ну что в ней? Впрочем, это не вопрос, это уних, у кого-то, такой ответ».
Своеобразный  мир прозы Михаила Блехмана…   Онзахватывает и увлекает, и ведёт в непознанные глубины сознания. Он плоховписывается в существующие литературные жанры. Стилю писателя чужды банальныеусловности повествования. Проза его – обобщающе-индивидуализирована. Она исповедальна, но это, скорее, биография не событий, а мыслей.  Мыслей-воспоминаний, что тесно связывают прошлое с настоящим и позволяют заглянуть в зазеркалье памяти и подсознания, где хранится первозданная непохожесть привычных предметов и образов.  Пытливая, причудливая, афористичная, парадоксальнаямысль  исследует природу вещей и понятий. Рассказы писателя, как правило, не имеют сюжета, но, в известном смысле, «Книгув розовом переплёте» можно отнести к  приключенческойлитературе. Приключения мысли, за извивами которой читатель следит от первой допоследней фразы с неослабевающим интересом.
Нет ничегоувлекательнее такого путешествия: «Я невзлюбил выбор как таковой, и эта нелюбовь у меня до сих пор не прошла». «Свободно? Стоит свободе начаться по-настоящему, превратиться из необычной болезненной мечты в обычную здоровую реальность, как она на поверку оказывается несвободой. Ещё большей несвободой,  чем та, на смену которой пришла». «Хуже необходимости выбирать бывает только навязываемая невозможность выбора». Личное признание органично переходит к общему значению, приобретает философскийсмысл и гражданское звучание. Фразы писателя предельно сжаты. Концентрированы. Онизвучат раздумчиво и приглашают к размышлению. Они многозначны. Они продуманы, и кажущаяся простота интонации лишь усиливает  мудрую образность  произведения.
«От пустынногопесчаного пляжа вели куда-то две одинаково пыльные дороги, за неисчислимо многолет выбитые копытами, ногами, шинами, подковами. Расходились в разные стороны, и отсюда, с морского берега, не было видно, сойдутся ли они когда-нибудь снова.Разошлись и убежали друг от дружки», - на первый взгляд, обычное описание местности. Это даже не мысль, простое наблюдение.  Констатация факта. Начало. Зародыш. Возможно, он что-то обещает, в нём что-то проклёвывается, кто знает? Посмотрим! «Присмотревшиськ двум расходящимся дорогам, я заметил третью, почти невидимую. Узкая тропинка, почти как новенькая, без рытвин и колдобин, разве что покрытая пылью. По ней, наверное, почти не ходили, вот она и сохранилась – судя по всему, с давних времён». Позвольте! Здесь что-то не то! Дороги дорогами, но кажется, что мы ушли от описания места действия. Прежде незамеченная, почти невидимая, но реально существующая тропинка, «почти как новенькая», уводит в сторону аллегории: «По ней, наверное, почти не ходили». Нет, речь идёт не о дорогах и тропинке, речь идёт о путях человеческих. Писатель размышляет о других дорогах,тех, которыми движутся народы, расы, цивилизации. Ведь действие рассказа происходит на кубинском пляже, на острове Свободы, как называли Кубу в Советском Союзе более полувека назад. Врассказе «Книга в розовом переплёте» имеется иносказательное упоминание о ЗаливеСвиней,  да и подписан он «Варадеро (Куба), 2012 г.»
Варадеро - известный кубинский курорт, куда американцам  въезд запрещён. А когда-то, при Батисте, остров был излюбленным местом отдыха для  богатых и знаменитых, и, конечно же, состоятельных жителей всех штатов. Времена меняются, дороги сходятся и расходятся, точно как люди. Тропинки сливаются в торные пути или ответвляются от главных маршрутов, обходными путями приближаясь к невидимому пункту конечного (или бесконечного?) назначения. Уникальность и индивидуальность путей-дорог только подчёркивает непреходящую общность развития:  «Я ещё раз посмотрел на ушедшие дороги. Теперь они казались мне очень похожими одна на другую – не различить, сколько ни вглядывайся. Я решил пойти по тропинке, но – не  шлось  почему-то…  Может быть, когда я буду вдвое старше, пойму причину?»
Свобода инеобходимость, выбор и предназначение, множественность вариаций, новаторство и традиционность – вот какое увлекательное путешествие проделала мысль, благодаря небольшому рассказу Михаила Блехмана  «Книгав розовом переплёте».
В художественном произведении нет места случайностям. Название соответствует содержанию.Короткий рассказ требует вдумчивого чтения и превращается, благодаря ассоциативности мыслей, в развёрнутую книгу о времени и о себе, о юности и зрелости, о писательском труде, о наследии прошедших веков и поколений. О тщательном и кропотливом поиске единственно правильного и нужного слова, о книгах и Книге, о поисках и сомнениях: «Книга была – и есть, никуда нам друг отдруга не деться, - необычнее всех остальных книг на свете, кроме одной, разумеется, но та ведь – не остальная».
О  вере, надежде и любви, без чего нет настоящей литературы.

5

Тамара Алексеева (Липецк)

Книга Михаила Блехмана – удивительна, непередаваемо волшебна, как полет сверкающей от росы бабочки, или утренний луч солнца, освещающий розовеющий бутон душистого пиона. Её невозможно пересказать, о ней – трудно писать обычным языком. Сказать, что я влюблена в его произведения – это почти ничего не сказать. Давно забытый язык классиков, неповторимый, ни на что не похожий стиль письма – я прикасаюсь к этим страницам, пахнувшим свежестью, как к драгоценному и древнему вину, которое можно пить осторожно, смакуя каждый глоток. И надо ли добавлять, что я пьяна – до невозможности! До полного головокружения!

6

Евгений Лукин
Гл. редактор литературного журнала "Северная Аврора"
Санкт-Петербург

ПОСЛЕДНИЙ ШТРИХ АДАМА

Согласно божественному замыслу, Адам выполняет в райском саду три функции. Прежде всего, он возделывает этот сад и охраняет его, то есть выполня-ет обыкновенные функции садовника и сторожа. А вот третья функция – удиви-тельная. В Ветхом Завете об этом говорится так: «Господь Бог образовал из земли всех зверей полевых и всех птиц небесных и привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей; и нарек человек имена всем скотам и птицам небесным, и всем зверям полевым» (Бытие 2: 19-20).
Стало быть, Господь доверяет человеку невероятно сложное дело – дать имя предметам бытия. При этом Он предупреждает его от вкушения плодов с древа познания. Человек занимается именованием как бы вслепую, не располагая какими-либо сведениями о сущности представленных предметов и в то же время не имея возможности рассчитывать на подсказку со стороны. Господь присутствует на данном таинстве всего лишь в качестве наблюдателя, чтобы испытать свое создание на способность мыслить – способность дать бытию слово.
Таким образом, имя становится местом встречи смысла человеческой мыс-ли и имманентного смысла предметного бытия, местом встречи идеи небесной птицы с самой небесной птицей, местом встречи эйдоса полевого зверя с самим полевым зверем. Здесь осуществляется творческий акт, который в действительности и подтверждает основную характеристику человека как творца, созданного по образу и подобию Божьему. Проблема появления имени – проблема обретения сущностью своего определения привлекает внимание человека с ветхозаветных времен. Обретает она свое неповторимое звучание и в творчестве современного писателя Михаила Блехмана.
Сегодня, занимаясь подобной проблематикой, невозможно обойтись без философских трудов Иммануила Канта, Эдмунда Гуссерля, Эрнста Кассирера, Алек-сея Лосева, Мартина Хайдеггера, Сьюзен Лангер – этот блистательный список мо-жет быть продолжен. «Черепаховая мостовая с послушной уверенностью вела нас к моему кафе», – пишет Блехман, хотя никакого кафе на самом деле не существует, оно находится лишь в воображении, как и «мое озеро», и «мой снег», и «моя вспышка». Это значит, что писатель отказывается от каких-либо рассуждений о внешней реальности, демонстрируя следом за Кантом и Гуссерлем, что мир конст-руируется прежде всего в нашем сознании. Кратко и емко, как в Ветхом Завете, эту мысль выражает Хайдеггер: «Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты – хранители этого жилища».
Михаил Блехман обитает именно в таком «жилище языка», которое с таким же основанием можно называть и «моим кафе», и райским садом. Здесь он и садовник, и сторож (хранитель). Но главное заключается в том, что здесь он осуще-ствляет свою непосредственную функцию – дает имена, нанизывая их, как бисер, на суровую нить смысла: «Осторожно вытягиваю из речного рукава не мною – когда-то – в него положенные: чет – нечет, нечет – чет, –  неспешно начинает рас-сказ «Чет, нечет» Михаил Блехман. – Стараюсь не пропустить сквозь пальцы па-дающие мне в руки, положенные мне зерна-бусины».
Причем порою писатель предлагает совершенно парадоксальный выход из ситуации, с которой изначально столкнулся Адам. Герой его рассказа «Безымянный» утверждает: «Чтобы убедиться в сущности, нужно промолчать имя и подождать. Имя необходимо только тому, что есть и без него, остальному оно не поможет». Это воистину золотое молчание, потому что сотворенный мир,  а по Гуссерлю – «пред-данный мир», обладающий неслыханными возможностями, действительно может зазвучать, заискриться, заблистать лишь после того, как будет увиден, осмыслен, наречен. «Не говорил ли я тебе, что без имен и названий спокойнее? – говорит все тот же герой, словно обращаясь к озадаченному Адаму, стоящему перед сонмом полевых зверей и небесных птиц. – Имя изменчиво, а все главное – наоборот». Главное – это сущность предмета, еще не названного, но уже предложенного (приведенного Господом) к названию. Ответственность, которую берет на себя человек, пытаясь назвать имя, столь высока, что молчание кажется разумнее, чем легкомысленное проговаривание: «я не выбросил на ветер ни единого слова, – заключает упомянутый герой рассказа «Безымянный», – возможно, потому, что ветра в ту молочную ночь и не было вовсе, или потому, что не было не только ветра, но и слов».
Не случайна эта взаимосвязь ветра и слов, природной стихии и музыки. Может ли поэт написать стихи, если они давно навеяны ветром, и ему осталось лишь зафиксировать их на бумаге с помощью пера? Может ли композитор сочи-нить музыку, если она давно прогремела грозой в горах, и ему осталось лишь воспроизвести ее с помощью клавиш? В рассказе Михаила Блехмана «Творцы» композитор «не смел называться так, потому что мог ли он - сочинить музыку? Она дав-но уже существовала, и ему, чтобы услышать ее, приходилось бродить по склонам бежевых гор, то увязая в снегу, то отряхивая росу с башмаков». И вина художника, опять же связанная с его высокой ответственностью, состоит в том, что он не смог услышать эту грозовую музыку, что «музыка осталась там, где была безна-дежно давно создана, и – по его вине - никому никогда не станет доступна».
Следовательно, Адам не имеет права молчать, как не имеет права и на ветреное, бездумное слово. Потому что, как утверждает философ Алексей Лосев, «живое слово таит в себе интимное отношение к предмету и существенное знание его сокровенных глубин», потому что «в имени – какое-то интимное единство разъятых сфер бытия», потому что «имя предмета есть цельный организм его жизни в иной жизни».
Такая интимность, такая сокровенность, присущая моменту рождения имени, диктует писателю и органичную форму его произведений. Это, как правило, развернутые диалоги, столь любимые диалектически мыслящими философами от Платона до Хайдеггера. Но у Михаила Блехмана это диалоги, построенные не по принципу «вопрос-ответ», «утверждение-отрицание», а мягкие, сердечные беседы, когда человек искренне общается  с Другим, под которым подразумевается, как это ни парадоксально, он сам. Действительно, что может быть честнее и откро-веннее прямого разговора с собственной душой? К примеру, философическое стихотворение Улафа Булля «Метопа», где лирический герой признается в любви к своей душе, к своей Психее, и поныне считается лучшим в норвежской поэзии ХХ столетия.
Иногда Михаил Блехман эту душу пытается овеществить: «Я вышел из дому, как водится, захватив книгу, – да-да, разумеется, вышли – мы». И далее в рассказе «Апокриф» происходит откровенный разговор между автором и книгой, которая пишется «здесь и сейчас»: «Давай поговорим совсем уж откровенно, – приглашает автор свою собеседницу. – Мой, как ты говоришь, рассказ-роман, к деталям которого ты безразлична, весь - в твою честь. Тебя это не вдохновляет? Тебе не интересно узнать, что все в нем – от названия до последней фразы – ты и о тебе? От последней фразы, какой бы незаконченной она ни казалась, до быстро и легко возникшего названия, ставшего наиглавнейшей фразой». Авторская проблема не в том, как начать и назвать роман, а в том, как поставить последнюю точку, как расстаться с любимой книгой, как  распрощаться с тем материализованным пространством (квартирой без двери), где живет авторская душа.
Безусловно, подобные интимные отношения свидетельствуют о глубокой рефлексии, которая присуща философскому мышлению Михаила Блехмана, пронизанного сомнениями и парадоксами самопознания. Писатель этого и не скрывает, выдавая зачастую неожиданные афоризмы: «Вера – разве это не уверенность, упроченная сомнением?» или «Отсутствие сомнения – высшая степень не-уверенности». По мысли Канта, рефлексия «есть такое состояние души, в котором мы прежде всего пытаемся найти субъективные условия, при которых мы можем образовать понятия». Это значит, что первую на свете рефлексию испытал в райском саду Адам, когда Господь предложил ему «образовать понятия».
Михаил Блехман временами сопровождает свои произведения эпиграфом, принадлежащим, как правило, кому-либо из поэтов Серебряного века. Этот выбор не случаен, поскольку и Анна Ахматова, и Осип Мандельштам являются представителями литературного направления, известного как акмеизм или адамизм.  «Как адамисты – мы немного лесные звери», – провозглашал идейный лидер этого на-правления Николай Гумилев,  пытаясь придать языку первозданную свежесть, а окружающим предметам – чистый и непосредственный взгляд Адама. Именно это отношение ценит в адамистах Михаил Блехман, выбирая для эпиграфа такие стихи Анны Ахматовой: «Кто стать звенящими поможет \ Еще не сказанным словам?» В сущности, перед нами та же рефлексивная ситуация, которую испытал Адам и которую неизбежно испытывает на себе каждый творец.
Очевидно, страстное увлечение адамизмом не прошло для Михаила Блехмана даром. Его рассказам присущ яркий образный язык, насыщенный изысканными метафорами и нетривиальными суждениями. Михаил Блехман органически соединил в себе философа и поэта, потому что только поэт мог придумать и описать грибной снегопад, «чьи белоснежные снежные хлопья-лепестки кто-то бес-страстно и бесстрашно, и методично срывает с желтеющей посреди неба сердце-вины», бросает на землю, а писателю лишь остается перенести их на шуршащие в ожидании страницы рассказа «Рифмы», «на вздрагивающие  в нетерпении клавиши, на натянутые от неизвестности струны, на боящийся довериться мне холст». По словам американского философа Сьюзен Лангер, по-настоящему новые понятия «раньше всего появляются в метафорических высказываниях», поэтому начало любого по-настоящему нового произведения «неизбежно отличается фантастическими языковыми новациями». Грибной снегопад – из ряда подобных понятий и новаций.
Лирический герой рассказа «Мольберт» предлагает художникам, расположившимся у мольбертов, «писать не красками, а словами». Сам Михаил Блехман в совершенстве владеет «живописанием словом», создавая  в своих произведениях колоритные картины. Иногда для этого достаточно одной фотографической вспышки, которая выхватит из сумрака самое существенное и навсегда его за-крепит в бытии. В рассказе «Вспышка» писатель сравнивает этот ослепительный миг с кистью художника, замечая при этом, что вспышка обладает превосходны-ми качествами: «Ей не нужно создавать краски, перемешивая одну с другой. Ей позволено не искать сочетаний там, где их нет». Все, что остается фотографической вспышке – «это заметить краски, созданные без нее, до нее». Ее высокое предназначение – «вспыхнуть и оставить замеченное навсегда, не заботясь о рамках». Не напоминает ли это мимолетную судьбу художника, удел которого, по выражению одного футуриста, состоит в том, чтобы «светить всегда, светить везде»?
В любом случае новая книга Михаила Блехмана, подобно картинной галерее, представляет нам целый ряд удивительных холстов, на которых каждый из нас сможет домыслить туманный рисунок, стать творцом сложного ассоциативно-го сюжета, перевоплотиться в Адама, чтобы разделить с ним невообразимый труд в райском саду – произнести первое слово и тем самым нанести последний штрих на полотно рождающегося на наших глазах прекрасного мира. В одном из рассказов писатель заклинает нас сделать это: «И я понял, что последний, главный штрих должен нанести на мою картину не я, а мой зритель, и у каждого зрителя этот штрих будет не похож на другие, и именно это сделает все штрихи похожими друг на друга, именно это сделает их единым, единственным штрихом».

7

Светлана Лось,
филолог и литературовед, живёт в Торонто (Канада)

Рассказ-эпопея

«Между словом и словами не существует ничего общего, даже внешне...» -  из рассказа  Михаила Блехмана «Проклятье простых вопросов».
Фраза парадоксальна, проста и неожиданно правдива. Она привлекает внимание и заставляет задуматься. Так происходит тогда, когда либо сравниваются диаметрально противоположные понятия, либо в том случае, когда одно понятие разлагается на  несколько противоречивых.

Такова писательская манера Михаила Блехмана, умеющего вернуть словам первозданное значение,  свежесть и глубину непосредственности впечатления путём неожиданных сравнений, внезапных сопоставлений и непредвиденных причинно-следственных связей внутри самого предложения.

«Это был сложный вопрос. Настолько сложный, что на него совсем несложно ответить».
«Был декабрь. Мороз не мешал теплу».
«Вопрос лился в автобусное окно вечной прохладной газированной струйкой утреннего света».
«Солнце явилось с пылу, с жару, с пышущей здоровьем пронзительно синей сковородки».

Мастерство писателя выражается в том, что сложные  понятия зримо  раскрываются  в образах его прозы. Философская категория времени одушевляется,   воплощаясь в знакомые всем с детства часы – механизм для измерения неизмеримого, если вдуматься.  Часов  есть великое множество с различными характеристиками, но в рассказе «Проклятье простых вопросов» часы совсем другие,  и ведут они себя иногда простецки понятно: «Усатые автовокзальные часы устали забегать вперёд. Остановились, переводя дух», тогда как «наши, наручные, никак не приручаются, не становятся не просто наручными, а ручными». Образная насыщенность текста рассказа балансирует на грани возможного. Подобно фокуснику, писатель вызывает из небытия картины далёкого прошлого. Образ двоится, троится, становится абстрактным.  «Исправные часы-наручники»  напоминают об ограниченности во времени и необратимости сроков. Они лишены добродушия «усатых» и больше походят на включённый счётчик.     
Торопливому читателю проза Михаила Блехмана может показаться несовременной. В наш век разгула и засилия передовых технологий  знание подменяется количеством информации. Принято считать, что суммирование  энного количества сведений автоматически превращается в знание,  расширяет кругозор и помогает  в дальнейшем успешной и беззаботной жизни. Счастливой, так сказать. 
Архимедово  « дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир» в наши дни звучит по-другому: « кто владеет информацией, тот владеет миром». И пошло-поехало: знаете ли вы... А ведь это просто набор сведений, статистика, если угодно. Знаете ли вы вес карата в граммах?  Есть ли золотой запас у туарегов? Кто был победителем в метании копья на первых олимпийских играх? И  далее до бесконечности.

Итак, знаете ли вы, о чём идёт речь в коротком рассказе Михаила Блехмана «Проклятье простых вопросов»? Скорее всего, рассказ не попался на глаза. Да и как его разглядишь в безбрежном океане литературы? Рассказ этот не годится для прочтения в автобусе или в метро, он не скрасит длительного ожидания в какой-нибудь приёмной, по нему нельзя скользить взглядом, думая о текущих деловых встречах и заманчивых инвестициях, он не способствует лучшему усвоению модифицированной пищи, ухнувшей тяжёлым комом в нервически напряжённый желудок.

«Проклятье простых вопросов» - рассказ совершенно иной, хотя в нём есть всё, что положено  рассказу: завязка и развязка, фабула и интрига, действующие лица и  событие, в рамках которого ведётся повествование. Действующими лицами произведения, если можно так выразиться, являются наряду с двумя собеседниками, и «уставшая дорога» что «могла бы укутаться в ночь, свернуться калачиком, задремать ненадолго», и поезд, где «уютнее всего ночью», и утренний дневной автобус «далёкий от вечерних забот», и даже яблоко, «смешно и беспечно» упавшее недалеко от яблони.

Рассказ написан от первого лица, что придаёт ему особую интонационную искренность. Первым лицом любого литературного произведения  всегда является  автор.  Вне зависимости, в какую форму писатель облёк своё творение, он выступает главным действующим лицом созданного произведения и рассказывает о себе, о своём знании и понимании жизни, используя приемлемые для себя литературные средства изображения действительности.

Словарный запас, построение фразы, интонационная ритмика предложения, образы героев и любая их реплика,  сравнения или их отсутствие, метафоричность или намеренная сухость изложения (литературных приёмов не счесть), - образуют не только стиль писателя, но и служат способом выражения его  личности, его взглядов и предпочтений. Со временем нарабатываются определённые, так называемые, профессиональные навыки в избранном ремесле.  Кроме навыков, общих сведений и определённых приёмов, которыми можно овладеть в сравнительно короткий срок, и без которых невозможна ни одна специализация, существует (кроме того и ранее того)  «милость Божия» - необходимое условие творчества. Это самое лучшее и самое точное определение таланта. Способность человека к творчеству – его единственное отличие в длиннейшем ряду живых существ.

Модное словечко «профессионал» скорее соответствует ремесленничеству, а не творчеству, которое не может быть заказано, запланировано, расчленено на составляющие, а затем измерено. Истинные  ценности не поддаются линейным мерам и не исчисляются в десятичной системе.

Быть может, согласно прикладной логике материалистического мышления, великих   мыслителей прошлого  следует называть философами-профессионалами?
А так как все они были поэтами, потому что без высокого поэтического чувства никакое творчество невозможно, допустимо ли говорить об авторе «Илиады»: поэт-профессионал высокого класса?

Достаточно ли профессионален в своих рассуждениях Аристотель наряду с Данте и Леонардо?

Каков уровень профессионализма у Шекспира и Гёте?

Был ли Моцарт классным музыкантом, а Пушкин – профессиональным литератором?

Профессионализм гениальности или гениальность профессионалов – две вещи несовместные.

Вопросов всегда больше, чем ответов. Простые и сложные, они сводятся к одному: желанию знать причину -  главную и единственную, без которой ничего бы и не было. Люди – путешественники по жизни. По  своей,  по чужой, что иногда становится видимой частью своей, а затем постепенно сливается в единую общность необратимого взаимодействия всех со всеми.  Всё влияет на всех. Прикасаясь, сталкиваясь, переплетаясь и отталкиваясь, одно влечёт за собой другое.  Каждая мелочь оставляет след в цельном узоре мироздания.

Путешествие внутри себя начинается от рождения, оно невозможно без попутчиков, хотя путешествующий всегда одинок в толпе  таких же, как он, путников.  «Единственное, чего стоит бояться, впрочем, не бояться даже, а разумно опасаться, - это толпа». Есть замечательная восточная мудрость: когда думают все – не думает никто. Толпа «ликующая, негодующая, строго молчащая, бодро выкрикивающая или строго покрикивающая – между ними нет существенных отличий». Толпа несовместима с  индивидуальностью. Она поглощает и нивелирует личность. Она лишает человека разума и чувства ответственности за свои поступки. Она сводит сознание к усреднённому уровню коллективного примитива большинства. Её сила в количестве, несмотря на то, что простое сложение не может дать качественно новый результат. Если сложить тысячу серых мышей, из них никогда не получится один слон.

«Толпа обезболивающе и облегчительно притягательна», в ней легко спрятаться и затеряться, она бесплодна по своей сущности. «Но не нужно винить толпу, виноват только примкнувший к ней», - размышляют  герой и его спутница, путешествуя  в автобусе.

Тема путешествия стара как мир и привлекательна  для любого писателя. Тем или другим образом, она соблазняет  вечным желанием познать нечто новое, неизведанное; изменить точку обзора, осмысленно достичь того, для чего, собственно, всё и затевалось когда-то во времени и пространстве жизни...  Любое преобразование содержит в себе действие,  движение. Неподвижный – синоним безжизненного.

Сюжет рассказа «Проклятье простых вопросов»  прост: встретились мужчина и женщина, сели в автобус «наш просторный, тёплый автобус пытался казаться загруженным» и  куда-то едут;  за окном меняются пейзажи и даже времена года, обновляется и состав пассажиров автобуса.  Пассажиры  предъявляют билеты при входе, а затем, проехав какое-то расстояние за какое-то время,  выходят на  остановках, их места занимают другие люди, у которых свои проблемы и методы их разрешения. Но знакомая картина вдруг изменяется. «Кто выходит?» - спросил водитель. Ему не ответили, выходили молча, не планируя заранее. Стало поздно, вот и выходили».

Обыкновенная, заурядная, описанная простыми словами поездка в автобусе нежданно-негаданно превратилась во что-то совсем иное. Странный автобус с загадочным водителем, эти пассажиры, которые желают ехать и которые непременно  выходят «не планируя заранее»; выходят по-разному: «поспешно, неторопливо, насвистывая, кряхтя, в тесных шелках долгов». Объединяют и уравнивают  пассажиров «тесные шелка долгов» из известной  пословицы. «Долги» из категории материального переходят в философское понятие долга. Умение Михаила Блехмана  придать  привычной затёртости обиходного выражения неожиданную свежесть эпитетом «тесный» изменяет направленность мысли, открывая иные горизонты. 

После перечисления состояний действия (выходят как?) которые, в сущности, не имеют значения, но создают одним словом образы выходящих (правильнее сказать – уходящих), следует обобщающее «в тесных шелках долгов». И смысл зарисовки меняется. Отталкиваясь от бытовых подробностей, мысль устремляется к предназначению человека, к той скрытой и таинственной цели, к простому вопросу, ответ на который каждый ищет  самостоятельно... «В тесных шелках долгов» - понятие образное,   относящееся к морали, философское понятие о предназначении человека, о неиспользованных возможностях, о долге перед собой и перед обществом, в котором живёшь.

В человеке с блокнотом из рассказа «Проклятье простых вопросов» легко узнаваем писатель, у которого, как и у любого другого человека, накапливается с течением жизни множество различных вопросов.  Он их старательно записывает в блокнот, отчасти из любознательности, но, скорее всего потому, что  круг вопросов – это и есть обозначение индивидуальности.

Записывать – ещё не означает  творить.  Констатация фактов – не литература. В протокольном перечислении предметов или событий отсутствует мысль, идея, мировоззрение, которые могут быть озвучены только словом. Божественный дар универсален и прекрасен, но требует в силу своей мощи и хрупкости бережного обращения. Приобщение и прикосновение к слову накладывает тяжкие обязательства и предполагает, прежде всего, муки творчества. Вечный поиск и неукротимое стремление к недостижимому совершенству. Ни с чем не сравнимые, невыносимые, желанные муки воплощения, слияния, созидания.  И сомнения, и колебания, и  неумолимое знание предельности отпущенного срока...

Но нужно верить и нужно идти на свет надежды.
И помнить, что «в словах утонет только тот, у кого в них, в этих словах, нет спасительного слова».

«Кому же сказать, что мой вопрос – проще не бывает? Вот он, в моём блокноте: на каждой странице, в каждой строчке. В каждом слове, среди которых, надеюсь и боюсь поверить, есть, не затерялось то самое...».

Как хочется верить – не затерялось...

Кому интересно знать, сколько раз переписывалось, переделывалось, отбрасывалось в отчаянии  произведение? С каким трудом была найдена первая или последняя фраза? Как стройное изложение теряло смысл и рассыпалось без счастливо найденного названия? Вывод лежит на ладони: упорный труд ничего не стоит, он лишен смысла и бесплоден до тех пор, пока его не озарит «Божья милость». Тогда-то всё и случается, тогда труд становится радостной работой поисков и находок. 

Обычная поездка в автобусе  выходит за рамки привычных  фактов  реальности, приобретает метафоричность, углубляясь сложным  ассоциативным рядом  неожиданных дополнений. Простое становится сложным и, усложняясь, снова распадается на элементарные составляющие, ценность  которых неизменна.

Живой автобус «поигрывая мускулами хорошо накачанных колёс» одинок и «производит впечатление погружённого в свои мысли». Автобус, которому «не давал покоя тот же вопрос, что и мне?» - «Что и нам». Одиночество пассажиров, одиночество автобуса  «... мы были заняты собой, почти не обращая на него внимания», неумение  принять универсальность всего сущего, его равноценность и равноправность в разнообразнейшей картине бытия порождает  новые мысли.   Заданное изначально число возможностей, как правило,  не используется даже вполовину. Разглядеть и осознать чудо простых вещей и понятий дано не всякому: «Я не успел заметить – да этого сразу и не заметишь – как возле меня оказалось автобусное окно». Так часто бывает, когда  внимание не фиксирует то, что находится на самом виду, а почему-то ускользает от восприятия, уходя и теряясь во второстепенных подробностях. Но  изменяется вдруг фокус зрения, и общее нагромождение  разрозненных деталей складывается в законченное полотно, где всё совпадает и соответствует великому замыслу.

Трудно заметить движение, находясь внутри движущегося предмета. Обязательно нужно выглянуть наружу и найти ориентиры, чтобы оценить  скорость и траекторию: «Автобусное окно мелькнуло мимо яблоневой рощи... почти незаметно и никто за  окошком не прислушался к почти неслышному шелесту автобусных колёс».

Концентрированная в своей немногословности, емкая  проза Михаила Блехмана, наполненная символами и парадоксами непредвзятого взгляда, превращает короткий рассказ в эпопею человеческой жизни – быстротечной, конечной и вечной.  Пассажиры автобуса «Не успели усесться, как декабрь растаял в начале мая».

Расстояние поглотилось пространством, заняв своё место в необратимости времени. Измеримые отрезки пути сложились в непостижимость простого вопроса. «Автобус ненадолго почти утонул в казавшемся бесконечным туннеле», «Автобус поймал свет, как утопающий воздух или соломинку», «Двери автобуса открылись, выпуская одних и впуская других». Конечность переходит в бесконечность вариаций очевидных антиподов единой сущности бытия, в вечном движении по различным направлениям к всеобщей цели, смысл которой  задан, но не разгадан.     

«За автобусным окном улетало от нас поле, одно-единственное в своём роде, усеянное ягодами, словно лицо – веснушками. В ягоды превращались все цветочки, когда-либо пообещавшие это и теперь выполняющие обещание. И всё вместе радостно переливалось всеми цветами радуги через край, за горизонт. Разве что малиновые тихо позванивали».

Вслед за промелькнувшей «яблоневой рощей» юности проплывет в окне и непостижимо-чудесное, улетающее от нас поле... Пока мы живы, оно с нами, и существует надежда, и жизнь прекрасна сама по себе... Нет пустоты, нет одиночества. И всегда есть  заботливая рука, которая ласково и твёрдо ведёт к цели. Она была до и будет после.

В автобусное путешествие  главное действующее лицо рассказа «Проклятье простых вопросов»   отправляется со спутницей: «Мы пришли загодя. Сначала она, конечно, потом я». Мастерство  Михаила Блехмана сродни волшебству. Минимальными средствами он достигает максимальных результатов.  Любая фраза  «Проклятья простых вопросов» многозначна и имеет скрытый подтекст. Внешняя простота и обыденность сюжета скрывают глубину и истинную значимость того, о чем можно разговаривать вполголоса только наедине с собой или с очень близким человеком.  И тогда слова становятся словом, раскрывая подлинный смысл повествования.  Если убрать из предложения «Сначала она, конечно, потом я» вводное слово «конечно»,  изменится смысл сказанного.  Перечисление действий во времени   не позволяет мысли обрести простор. Без одного-единственного слова, мастерски введённого в текст,  образ женщины-спутницы наполнится другим, нежелательным автору, содержанием.  Бережно и любовно, со всей тщательностью ответственности  восстанавливает Михаил Блехман почти детские воспоминания духовного общения между  ребёнком и матерью, которые однажды возникнув, не прерываются даже со смертью.  Мудрый образ женщины-матери - образ символический  для творчества писателя, образ, который связывает прошлое с настоящим, уходит к истокам рождения, символизирует преемственность и тоску по  ушедшему: «Раньше всегда лучше, да?».

Когда нужно в чём-то разобраться, обращаешься к первоисточнику, уповаешь на авторитет тех, кто жили до тебя, доверяешь родной крови и чувствам больше, чем холодным измышлениям рассудка: «...махнув бесчувственной, а значит, бессильной рукой...». Там, где нет чувств, там нет жизни. А значит, и нет знания.

Познание мира и себя начинается с чувства. С великого чувства любви.   Оно присутствует с самого начала физической жизни человека. Оно – в материнском тепле и в материнском молоке, питающем новую жизнь, оно в ласке  звуков материнского голоса, оно окутывает мать и ребёнка неземной благодатью, и связь эта не прерывается никогда. Любовь – это залог жизни. Нет ничего чище, светлее и бескорыстнее, чем материнская любовь. Спутница села в проходе, уступив место у окна: «Здесь удобно, правда? – спросила она, укрывая мне ноги пледом». Действия матери, её формулировки, её ответы на вопросы по-философски мудры,  но всегда уклончивы. Так происходит оттого, что опыт непередаваем. Он у каждого свой.
Одна человеческая жизнь не дублирует другую.

Можно всю жизнь посвятить изучению философских взглядов, скажем, Ницше, полностью их  разделяя, но это не означает, что ученик стал абсолютно равен учителю.  Знание индивидуально так же, как индивидуальна личность. Одинаковость, то есть повтор, не имеет смысла. В нём теряется поступательность движения множественности вариантов. Они попросту не нужны, как не нужен ещё один Пушкин.   

У каждого человека есть своя поведенческая философия, основанная на особенностях собственной личности, есть своё понимание жизни, есть неукротимое стремление к познанию мира. Найти и занять своё место в жизни – значит ощутить своё предназначение. И следовать ему до самого конца, мучаясь сомнениями, испытывая страх одиночества и ответственность за содеянное.
 
Жизнь человеческая ощутимо конечна, вселенная бесконечна в неисчислимости своего многообразия.  Безответные вопросы всегда остаются символом пытливости человеческой мысли, стимулом для движения, развития и совершенствования. Как в автобусе Михаила Блехмана, где всем «мест на удивление хватало, а единственным нужным билетом было желание отправиться в путь».

  Рассказ «Проклятье простых вопросов» краток простотой совершенства. В только ему присущей ёмкой манере афористичной образности, Михаил Блехман показал  духовную жизнь человека от раннего детства до зрелости. Обычную жизнь с её неисчерпаемыми возможностями и неминуемыми потерями. И страхом самостоятельности. И тоской одиночества. И благодарной любовью к тому созидательному женскому началу, что воплощается в жизни земной  образом матери. Жизни, в которой для каждого человека при всём многообразии выбора  есть только один вариант.
Собственный.

  «Проклятье простых вопросов» завершается тремя датами. Это место и время  написания рассказа:

                Харьков – декабрь 1951 г.
                Харьков – июль 1983 г.
                Монреаль – декабрь 2009 г.

Если учесть, что первая запись является датой рождения писателя,  последняя – моментом окончания работы, то идея написания рассказа вызревала на протяжении многих лет. Хронология даёт представление о серьёзности и значимости  короткого повествования в 4 странички для самого автора; указывает на место и время событий,  а также  наводит на мысль, что качество от количества не зависит. Творчество не нуждается в эпитетах.

Корабль плывёт. Автобус летит «свободно и легкомысленно, иногда останавливаясь и распахивая двери». Водитель не проверяет билетов «просто впуская всех подряд», следя «чтобы всем хватило места. И места, как ни удивительно, хватало».

8

Аркадий Маргулис - писатель (Израиль)

Принципиальный взгляд на «В-р»

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ  ПОСЛЕВКУСИЕ

Несколько дней кряду в моей памяти произвольно или непроизвольно возникали оттиски, навеянные повестью «В-р» Михаила Блехмана. Обыкновенная история: у любовника с любовницей по семье, по ребёнку. Счастивый или (как посмотреть) несчастный конец: презрев интересы супругов, оказавшись вместе, любовники всё же расстаются. Но встретятся спустя годы. Сюжет, поначалу казавшийся незатейливым, едва ли не банальным, оставлял впечатление завуалированной двойственности. Будоражили вопросы, вопиющие к ответам, я с бдительностью и нарастающей симпатией перечёл текст заново.

СУТЬ  ПАРАЛЛЕЛЕЙ

Участие Автора в действе многоплановое – бесспорно, прежде всего, он творец и созидатель текста. Но ему в повести отведена ещё и роль литературного героя, предусмотренная параллельным развитием сюжета. Именно эта эволюция, представившаяся поначалу вторичной – главная, а уж упомянутая история любовников – вспомогательная, направленная на поддержание основной. Главной видится версия авторской разработки сюжета – технологии создания текста. Основное сюжетное действо – это процесс написания текста сиюминутно, сейчас. Именно для этого предназначены множественные диалоги автора-литгероя со вторым действующим лицом (Даниилом). Именно потому, в подтверждение приводится вспомогательная история любви Даниила и Светланы. Это, если не сказать новый, то весьма изысканный писательский приём, справедливо признать, вполне удавшийся.

НИВЕЛИРОВАННАЯ ДИСКРЕТНОСТЬ

Читатель  в течение повествования почти хаотически перемещается вместе с литгероями из одного среза времени в другой. Хаотически – потому что длительность пребывания в этих срезах неравномерна, встречаются и короткие, и продолжительные отрезки. К тому же они намеренно перемешаны – калейдоскопически, но ассимметрично. И, что удивительно (несомненно, благодаря мастерству Автора), не чувствуется скачкообразности переходов, они выверенны и плавны. В указанной разорванности нет обычной обособленной конкретности глав. Различные по времени и обстановке события передаются монолитом, как одно целое. То герои в поезде, то в машине, то на улице, то дома в разных временных срезах, но на протяжении одного и того же фрагмента. В недостаток такого текстового свойства можно определить субъективную вероятность событийной запутанности читателя. Вероятно, текст окажется наиболее привлекателен для читателя с высокоразвитым интеллектом.

СИММЕТРИЯ  ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ

Устойчивая особенность текста – частое применение двух противоположных признаков одного и того же события или предмета. Это позволяет Автору получить симметрию, удивительную зеркальную отражённость друг в друге противоположностей, неизменно дающих в развитии единственный результат. Замечательный писательский приём – в сочетании со скрупулёзно подобранными средствами выражения однозначно даёт убедительный результат.

БЕЗВРЕМЕННАЯ  НЕСКОНЧАЕМОСТЬ

Сюжет развивается подкреплённый данностью: сколько ни приближаешься к городу В-р, он неизменно  остаётся на прежнем удалении. Точно так же неизменно остаётся неразгаданным наименование города. Это позволяет ощутить неясность безвременья, на фоне чего остальные события и предметы выглядят конкретнее, получая дополнительный акцент на правдоподобность (убедительность).

9

Анна Полибина,
филолог, литературо­вед, живёт в Москве (Россия)

Заметка про «Четверг»

Четверг – у галлов был временем, порой, днём верховного Зевса. А в русском это, наверное, символ чего-то более обширного, чем просто Троица, незыблемая и ясно очерченная. Может быть, это замыслы Саваофа. Может быть, это панорама дохристианских чувств, верно распознанная и описанная задолго до системы образов новой эры. Например, в Ветхом Завете, и речь не только об Исайе, Иеремии, Иезекиле, но и вообще о метафорической географии эмоций, о сюжетике, да и о возможности  аллегорической словесности сегодня, в пору наступившего постмодернизма… 

Река жизни, и целых четыре пассажира в лодке бытия. Ветозаветный Иов – немного Зевс. Неубоявшийся, а значит, полюбивший. Такова, наверное, исходная система координат, которая могла бы быть задана автором рассказа. И это – если не учитывать нескончаемых, весомых, будоражащих калейдоскопичностью дихотомий авторского языка. Дихотомий на уровне глубоких моралите, над которыми размышляешь и мучаешься всем присущим тебе чувством речи. Неотступная и гулкая мелодика обоняния. Но прошлое – что оно, прошлое?
Мы из него навек ушли,
Чтобы проделать путь неблизкий.
Вернуться, бросить горсть земли –
И помолчать над обелиском.
Это сказал почти безвестный Юрий Макеев, земляк Есенина, ушедший в 27 лет. Мама  с ним училась на филологическом факультете, и лишь потому я о нём слышала в пору моего детства.

Неуклонен императив судьбы, но ещё более неукоснителен сам порядок вещей в мире, универсальный и внутренне причастный нам всем. Наверное, поэтому рассказы у Михаила Блехмана такие щемящие. А меж тем, сознанию нашему есть во что сыграть.

Михаил Самойлович Блехман – певец архетипов. Думаю, не будет преувеличением так сказать о его лирическом (нет, элегическом!) герое. Этот самый осевой персонаж возводит в нашем сердце памятники – как звукам, так и явлениям реальности. Чувство метафоры обнаруживается в  нас и ведёт нас к самым пронзительным эмоциям. Солнечной дорожке звуков - в сердце тотчас же откликается потаённая, лунная.

Такие дивные сюжеты и персонажи-аллегории идут мне через океан, из очарованной, прохладой, обширной Канады… Этот материк дал нам, занимающим великий континент русского литературного языка, - певца красноречивых бытийных деталей и просто чарующего рассказчика – Михаила Блехмана.

А как читателя меня сопровождает блаженство узнавания, перемигивания с ликами бытия. Мне нескучно, хотя всё-таки апогей счастья недостижен. И недостижен вот почему. Меня всё-таки сопровождает боязнь утратить эту жизнь слов, утратить за будничной, неозвученной  тщетой - собственную неповторимую судьбу на земле, за житейской суетностью - потерять этот яркий и полнозвучный текст, наконец. Я как читатель  попросту боюсь чем-то нагрешить и чего-то лишиться из этой многозвучной палитры… Но повествование меня уверенно ведёт и поощряет меня – моим же собственным прошлым. А прошлое, сколь ни роковое и непоправное, - всегда в радужных и насыщенных тонах.

10

Дарья Симонова

Родной танец

Этот сборник рассказов и повестей писателя и переводчика Михаила Блехмана приятно удивляет тем... чего в нем нет. А именно - модной одиозной тематики, ангажированности, политической отдушки. Так радовала нас когда-то необязательность внеклассного чтения. Была в книгах вне программы некая подкожная притягательность. Ведь именно в свободе от ныне популярных «списков» и идеологий — мейнстримных или любых альтернативных — просыпается душа.
Радует и то, что эта книга опровергает давно уже устаревший издательский стереотип о невостребованности современным читателем коротких прозаических форм. Читая Блехмана понимаешь, как соскучились мы по рассказу, современному и не очень. В принципе  к этой книге понятие современность не слишком подходит. Эта проза как раз вневременная, о чем и говорит само название сборника. И даже его композиция ни к чему не принуждает. Потому что построена вопреки принятым нормам, когда прежде повести, а потом рассказы, сначала — большое, потом малое. Здесь не так, здесь можно по-кортассаровки поиграть в классики и читать не по порядку. Аллюзии на одного из создателей магического реализма не случайны. В аннотации автор пишет, что Кортасар и Борхес — его учителя в литературе. И пока не начнешь читать книгу, эта отсылка рождает ностальгическую усмешку — мало кто из русских литераторов новейшего времени не был хотя бы мимолетно «влюблен» в этих двух великих... И кажется — прочитаю быстренько, по диагонали... но незаметно втягиваешься или «впутываешься» в невесомое кружево повествования, и вот уже диагональ превращается в подробную и неспешную канву. И становится понятно, что это вовсе не аргентинское танго, и не парижское, а это наш, щемяще родной танец души, пускай и субъективный реализм Блехмана, безусловно, родственен кортассаровскому взгляду на мир. Но это не подражание, а именно родство, как чувствуется в одном из лучших рассказов сборника - «Грог».
Гибкое авторское «Я» - а оно может быть и женским, и детским, и даже говорить от лица трогательного утенка, как в рассказе «Лебединое озеро», — делает прозу Блехмана не только вневременной, но и вневозрастной. Она может быть интересна и юным читателям, и зрелым — а точнее, она стирает все условные грани между ними. Ведь само время — условность. Недаром Блехман был автором одного из переводов «Алисы в стране Чудес», а один из его рассказов - «Старшая сестра» - своебразный приквел к ней... И потому нельзя не сказать еще об одном важном свойстве прозы Блехмана: ее «сказочность», сверхреальность пробуждает вдохновение. Вдохновение создавать и находить живительные источники смысла повседневности.

11

Анна Ермягина, г. Москва

...Попытаю удачу и попробую описать творчество­ Михаила Самойлович­а, как чувствую и ощущаю его сердцем,не­видимыми натянутыми­ струнками.
Очень часто человек с глубоким внутренним­ миром страдает оттого,что­ не в состоянии выразить и подарить миру и десятой доли всего того,что составляет­ его богатую суть,его не похожее ни чьё больше особое видение и понимание вещей,но которое,в свою очередь,та­к неистово рвётся наружу и само жаждет раскрыться­ людям...
В такие моменты человек,сл­овно сам Творец,вид­ит,как преображае­тся всё вокруг от одного его взгляда,ка­к разум и душу озаряют необыкнове­нные,потаё­нные мысли.Он слышит подтвержде­ние им в шелесте листьев,в узорчатом журчании ручья,в перешептыв­ании сплетённых­ веток..
И вдруг начинают складывать­ся необыкнове­нные фразы,преж­де услышанные­ им во сне,а,быть­ может,ещё тогда - в прошлой,уд­ивительной­ жизни... Они трепетно и легко укладывают­ся в ленточки-строчки,не­жно ведомые рукой мастера.
Эти ленты-не тесьма, ока­ймляющая и защищающая­ от перемен, не­ получится из них сконструир­овать и пышные банты, чтоб­ы приколоть их к выходному платью.
Это ленты железнодор­ожных путей, уносящих в бесконечно­сть дорог,таин­ственных троп и нехоженых просек.
Они укажут на начало пути, на котором возвращени­е к самому себе окажется долгожданн­ой дорогой к дому.


Вы здесь » ВНЕВИЗМ Новое литературно-философское направление » Критика » Михаил Блехман "Непрошедшее время"