Современный читатель редко задумывается над тем, что именно христианство дало импульс печатной литературе, наполнив её аллюзиями и реминисценциями на тему драмы казни и воскресения Спасителя. Евангельские и апокалипсические мотивы прочно укрепились даже у тех писателей, которые далеки от религиозного мировоззрения, однако неким чудесным образом, как и персонажи их книг, также его выражают вне зависимости от вероисповедания. На высоте находится и современный критик, ясно давая понять, что замечает в творчество имярека обращение к Священному писанию и развитие тех или иных идей христианства. Правда, критик редко понимает, что духовный путь многих символистов, акмеистов и классиков XIX века неразрывно связан с христианством, которое составляет самую суть их исканий и творческих воплощений. Август 1921 года со смертью Блока и Гумилёва провёл трагическую черту между прежней литературой и словесностью пролетарского реализма, а также футуризма, в лице Маяковского перешедшего на сторону безбожной власти. Поэзия первой волны эмиграции достойно продолжала тему ностальгии по ушедшей правоверной Руси. Новейшие попытки писать «христианские» стихи часто оканчиваются иллюстративными заметками на заданную тему. Почему же прежним поколениям было дано через поэзию передать нам чувство радости от близкого присутствия Спасителя, а нынешним авторам, за редким исключением – нет? Фёдор Тютчев писал:

Удручённый ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде царь небесный
Исходил, благословляя.
           «Эти бедные селенья…»

Как будто мы присутствуем при этом вечном преддверии казни, следуя за Христом! В нескольких строфах описать причастность Богу через ощущение взволнованной природы, словно застывшей вместе с поэтом в предчувствии явления Господа – вот свойство поэзии Михаила Лермонтова:

Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка;

Когда росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утра в час златой,
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой;

Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он,—

Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе,—
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога.

И вот крестный путь завершается – мы на лобном месте, слышим предсмертный крик Сына, обращённый к Отцу. Лирический герой Александра Блока сопоставляется себя со Спасителем:

Когда в листве сырой и ржавой
Рябины заалеет гроздь,—
Когда палач рукой костлявой
Вобьёт в ладонь последний гвоздь,—

Когда над рябью рек свинцовой,
В сырой и серой высоте,
Пред ликом родины суровой
Я закачаюсь на кресте,—

Тогда — просторно и далёко
Смотрю сквозь кровь предсмертных слёз
И вижу: по реке широкой
Ко мне плывёт в челне Христос.

В глазах — такие же надежды,
И то же рубище на Нём.
И жалко смотрит из одежды
Ладонь, пробитая гвоздём.

Христос! Родной простор печален!
Изнемогаю на кресте!
И чёлн твой — будет ли причален
К моей распятой высоте?

Прозревающее сознание начинает чувствовать и постигать Христа! Такому состоянию доступен сверхчувственный мир. Поэзия – это «узкий путь» ускорения сознания, которому отворяется свет. Поэтические символы свидетельствуют о духовном мире, материальный мир преобразуется в его оттенки.

Меня с детства занимала проблема мимолётного прихода строк, случайно, ненароком – и такого же их исчезновения, как будто светлая тень коснулась их – и растворила в первопричине. Импровизатор А. Пушкина из «Египетских ночей» мог творить перед публикой сразу из своего воображения, не прибегая к предварительным записям. Подобные намёки классика и наш личный опыт свидетельствуют о том, что Слово всегда говорит с нами, и лишь несовершенство природы и вещей – мы должны взять ручку, бумагу, сесть за компьютер или включить диктофон, который должен оказаться под рукой – даёт этим отголоскам Логоса угаснуть, не стать оформленными в произведение, такое часто происходит и на грани сна. Хватит ли сил раскрыть глаза и оторвать голову от подушки, запечатлеть приходящие яркие строки, которым не мешает дневной шум? Увы, далеко не всегда мы откликаемся на зов Глагола. Нынешнее время поистине революционно, что оно вручает человеку инструменты познания через интернет и электронные средства общения. Как и всё материальное, гаджеты имеют двойственную сторону. Наш выбор – воспользоваться ими в созидательном ключе. Как-то на скамейке в июльском парке ко мне пришло чувство умиротворения, показалось, что Господь смотрит откуда-то с высоты. Я повернул на свою сторону камеру мобильного телефона и стал записывать льющиеся извне рифмующиеся строки:

Пишу стихи, и в тишине
Недавно ясно стало мне:
Стихи зовут меня, любя - Кого?
Быть может не меня,
Быть может тех, кто вне - и там,
Кто жизнью с бездной пополам.
Но что же стих? Я не скажу,
Я спрашиваю, ворожу,
Записываю, и томясь,
Я чувствую, но с кем же связь?
И с чем? Неведомо пока,
Стихи мои как облака,
Они недвижны, но плывут,
Зовут и Богу предстают

10 июля 2017 г. Александринский парк

Так получил импульс новый жанр поэтической импровизации, выросший из единения с горним началом. Более того, часто мне кажется, что евангельская история оживает за глазком экрана, ревностно допытывающимся – слышу ли, вижу ли я или мой лирический герой на лесной тропке крестный путь Христа? Замечаю ли, что закат обагрён кровью Грааля? Разглядел ли неброскую осину, на которой окончил земной путь Иуда? Читаю ли в футбольной игре страницы об Иоанне Крестителе? Вижу ли за рябью зеркальца озера древние апостольские сети? Селфи создаются на развалинах дельфийского храма, они – послание неким новым ефесянам:

Иоанна Крестителя
Узнаю на пути –
Голову первозрителя
У бессмертья в горсти,

Где футболлеры взмылены,
Мяч летает тугой.
Ради крестного имени
Поддающий ногой

Получил посвящение,
И в воротах судьбы
Бездна жаждет отмщения,
Та, с которой на "ты".

И судья провозвестия,
И его голова
Пред ненастьем бессмертия,
Где игра - кружева.

Было бы огромным преувеличением сопоставить глазок видеокамеры и Око всевидящего Бога, где, абстрактные символы переводятся не в менее абстрактные числа двоичного кода, остающиеся как видеозапись события. Владимир Набоков писал: «К одному исполинскому Оку наконец-то сведён человек» (1939), предвосхищая появление нового

жанра в поэзии, соединившему архаику дописьменной поэзии, когда пророк обращался к сакральному началу в стихиях природы, и новейшие достижения электроники, ставшие достоянием всего человечества. Безусловно, такие селфи – не только выбранный из них текст, но и то, что творится в кадре, крики птиц, голоса прохожих, неожиданный гром. Они принадлежат традиционной, гутенберговской литературе и словесности, рождающейся в эти мгновения. Создание селфи через внезапную потребность развить две-три вдруг рождающихся строки, запечатление акта сочинения стало для меня со временем потребностью, духовной и физической необходимостью.

Спасение не в славе,
Не в суетных речах,
Но в мимолётном праве
Быть в Господа очах,

На сетке зазеркальной,
В кружении светил,
И там полночной тайной
Тебя Он оградил

От суетных занятий,
От мерзкого ничто.
А Бог среди распятий,
Кочующих за то,

Что ты не в праве Слово
Унизить до себя,
И в этом есть основа:
Так видит Он, любя.

Стараясь выбирать место уединённее и потише, защищённое от ветра и слепящего солнца, вдруг замечаю, как мое невнятное для окружающих ритмическое бормотание начинает притягивать людей, стекающихся на зов некого мистериального действа, вполне обычного с виду. Среди них окликаемый извне через видеокамеру духа наши современники, и тени тех, кто участвовал в казни Христа, это его соратники и апостолы в новом земном обличии. Это все, кто жаждет его воскресения – и даже упокоенные до поры под землёй, на которой построены районы и выросли деревья.

Предупреждая Спасителя
Голосом внутренним, вдруг
Ты замечаешь и зрителя,
И палачей, что вокруг

Жаждут креста вознесения,
И нисхождения здесь
Бога, но тот в опасении
Спрятан за ливнем небес.

Вот и Голгофа полога,
Череп блестит на века.
Рана Христа - недотрога -
В небе сочится пока.

Христос предвоплощён в человеческом облике, но это не значит, что Господь имеет конкретные узнаваемые черты. Его образ запечатлён в сердце, которое сладостно откликается на приближение Спасителя. Об этом глаголят деревья, поёт дрозд, светятся росой цветы Ивана-да-Марьи. Он ждёт псалмопевца, чтобы вместе отправиться в путь к рыбакам и пахарям, мытарям и блудницам, стражникам и пророкам, жаждущим Слова утешения и исцеления.

В мире Христос нелюдим -
Не отзовётся ли - щёлкнет
Ветка в порыве над ним
К нам, успокоенным чётко,

Не поднимающим глаз
К нимбу, сиявшему свыше.
Что-то судьба про запас
Нам написала на крыше

В ритме дождя и терцин,
Что в своевольном паденье,
Чтоб испариться средь шин,
Падая как наважденье.

Невозможно сделать паузу в видеоселфи, длящемся в пределах нескольких десятков секунд. Нет времени размышлять, как это происходит над листом бумаги. Оно здесь и сейчас, молниеносно, как явление Господа из облачных кущей. И нет времени писать черновик обращения к Спасителю, чающему нашего прозрения. Пересотворение автора перед глазком происходит в данную минуту, и нет пути назад, к ветхому человеку.

Убегаешь от света?
Тьму торопишь в ответ.
Пограничное лето -
Это вечный завет

Между светом и мною,
Меж безмолвьем и тьмой.
За телесной стеною,
За чужой глубиной

Двери вдруг отворимы,
И распахнута высь.
Свете мой нетаимый,
Здесь, вокруг, воплотись,

И во мне безымянно
Просияй, и в ответ
Я скажу: - Слово - манна,
Слово - горний завет.*

Сегодня идёт борьба за присутствие Христа в лирике. Если в советское время религиозные мотивы объявлялись стилизацией и мифологическим пережитком, то сегодня светская литература вытесняет Спасителя, стремясь уравнять в бескостном постмодерне горнее и низкое. Христианство негласно объявляется устаревшим, а поэт, прикоснувшийся к теме страстей и таинств Господних, выставляется едва ли не сумасшедшим. Однако, через рождающийся у нас на глазах сверхновый и одновременно древнейший жанр видеоселфи, всем своим существом мы может почувствовать разлитое от земли до небес божественное начало, наставляющее нас и пророчащее о Втором пришествии Господа. Литературное направление вневизм, продолжающее идеи русского символизма, в название которого – взгляд извне в мир – появившееся за десятилетие до видеоселфи, предвосхитило новое парадоксальное направление, где в электронную книгу записывается поток сознания как отголосок «чистой реки воды жизни, светлой, как кристалл, исходящей от престола Бога и Агнца» (Отк. 22,1). Омовение в водах реки Жизни – личный выбор каждого, за которым стоит принятие Христа как вестника подлинной свободы.

Он здесь, теперь — средь суеты случайной,
В потоке шумном жизненных тревог.
Владеешь ты всерадостною тайной:
Бессильно зло; мы вечны; с нами Бог.

Вл. Соловьёв, «Имману-Эль»

* Цитируемые видеоселфи опубликованы на странице автора в ютубе.

"Теология", 2020
Алексей Филимонов