ФАКЕЛОНОСЕЦ

Знание есть покаяние.

Д`Ант*

Я выбрал Петербург – луну и место.

Историю земного переезда
Опустим. Лишь одно сейчас скажу:
Мне 33. А в глубине подъезда

Я ненароком разглядел межу,
Границу пустоты необычайной,
В которую когда-то просквожу.

Пока всё это остаётся тайной.
Знакомьтесь - коммуналка на заре,
Я церемонией застигнут чайной,

Точней, чифирной, окна в янтаре,
Седой сосед в халате преистёртом,
Пять протянул: "Ну, как у нас в норе?

Мы воду разливаем по ретортам,
По банкам, чтоб отстаивать её,
А спирт жена доставит нам с работы,

Заправимся – и в путь с поводырём".
И тут я вскрикнул что-то в назиданье –
Мой странный вопль учёный назовёт

Бессмысленным латыни подражаньем,
Но я увидел лестницу, с высот
Сходящую за круглобоким зданьем,

На ней - фонарщик, иль оживший Тот,
С огромным носом, как чумной инспектор,
Разинув клюв, он прошептал, как тот,

Во мне сидевший прозорливый лектор.

................................

Итак, луна. Мы собрались уже:
Михалыч, я и тот, который некто,

Он - факельщик на пятом этаже,
С горящим жезлом, предстоящим бездне,
Или Михалыч сам? Но я уже

Теряюсь - в ком есть кто, в ночи подъездной,
Разъятой отблесками по стенам,
Мне терцинеллы шепчет дух неместный.

Пересекаем Графский к Рубинштейну,
"Мы по ночам купаемся в воде, –
Старик промолвил, в сумрак запредельный,

Со смогом перемешанный, воздев
Обшлаг чужой, – стираемся в Фонтанке,
По гороскопу я июльский Лев, –

Ведь ванны нет у нас, жильцы как в танке,
Спекаемся, и все разъезда ждём,
Ждём расселенья ветхой коммуналки,

Чей потолок бессилен пред дождём –
Его расковыряли мы однажды..."
Но тут мы с ним вступили в окоём,

Войдя под арку, где немые стражи,
Косясь на факел, пропустили нас,
И мы вошли в подвал, где стены влажны,

Тут спирт нам пригодился про запас,
Мы угостили стражников вальяжных,
И дверь открылась нам – вернее, лаз,

Проход из рёбер бочки – в никуда
Ни светом освещённое, ни звуком,
Но треснув, факел вспыхнул, и тогда

В изнеможенье трепетом и гулком
Тень эха пронеслась и блики искр,
Так души света бродят в переулках,

Под сводами чужими; обелиск
Приблизился к теням, иль мы, кочуя,
Пришли к нему, то был святой Франциск

Ассизский, воскрешая и врачуя
Всех, обречённых с заревом теней
Здесь оставаться, днюя и ночуя,

В брюшине огорченья, а над ней
Их проводничий и факелоносец
Уже достал для упряжи коней,

Решителен, как царский броненосец,
Перенести их на звезду отцов,
Архангел Михаил, победоносец, –

Сосед, из коммунальных мудрецов,
Преумаляться или возменьшать
Достоин в подземелье без оков.

Но в мир людей он возвращён, как тать.
Плебеи спят, бессонницей спасён
От снов раскаянья привыкший лгать.

Я чистотой Петрополя пленён.

Д`Ант - Аллюзия на Данте Алигьери, также указание на род атлантов или антов.

8 июля 2016 г.

ОБЛАКАДА[1]

И страшно ль идти за тобой...
Александр Блок

Песнолюбка!
«К трекозе» Антиох Кантемир

Метели крестник жаждал Блоководья,

Блокады ада? Да, суровый Ал.
Блок отдыхает в это половодье.
Боренье позже, а пока вокзал,

Блик ада меркнет в Стиксе мелководья,
Кто анаграмму духа предсказал?
Сон блоковский пребудет присно с нами,

Но Маннергейму пару добрых строчек
Мы в чёрном камне посвятили сами.
Санкт-Демиург при смене оболочек

Вращает просветленными глазами
За ним следит Уран, вставляя прочерк,
Его мы просчитали, за Уралом

В бездонность вращаем синий свет,
На бархате томительном и алом,
Планета есть - планеты в яви нет.

В. Соловьёва вижу с идеалом
Былых экуменических газет,
К ботанику входя в шатёр подлунный

Бесстрашный миг! Апокаполесинь[2]
Ты выплеснул в предокеан бурунный,
Дрожит звезда, перетекая в инь,

Тревожа неприкаянные струны.
Застынь шепчу - а мне в ответ: остынь,
Пустынен город из бетонных блоков,

В нём люди-клоны, просто якоря,
Я вижу в отраженьях маски Блока
В наипоследний день календаря,

Там кривобока прошлого опока,
И градусник клянут, во всём коря.
Огни переступаю в немоту,

Где отторжений палевая масть,
Там бреется бухгалтер на мосту,
Вон пешеход готов вовне пропасть,

Схватившись за материи мечту,
За разговор, заглядывая в пасть
Дракона, поглотившего бессонных,

Блуждающих по Невскому впотьмах.
Мне видится в прорехе город клонов,
И в лужах, и в стихах, и в зеркалах,

Где отразились лики прежних клёнов,
Горит слепое мужество бездонных.
Ладонь приложишь к уху - гул любви

Тебя окатит внутреннего моря,
Где в бездне остывают корабли,
И кажется чужим родное горе,

За кадром, Богородица, внемли,
Горѐ твой Сын с бездонностью во взоре.
Ответят внятно: «Бог. Ем а» - богема,

Ваганты сумерек, ты ж с лёту не суди
Того, чья страсть для ближних теорема -
Быть дураком от жизни взаперти.

Вот тема, а вот рема - по пути
Нам или нет, решайте поступенно[3],
Двенадцати шальная матросня,

Участники революцьонной драмы,
К Христу переметнулась в джазе дня.
Не тройственными копиями ламы,

Не двойниками полнится земля,
Но подлинниками меж огней рекламы.
От плясок смерти отдыхают боги,

Пронырлив и улыбчив либерал,
Он власти смольнинской омоет ноги,
У Марка он подобное читал.

С похмелья мне не одолеть эклоги,
За трезвый ум я подниму бокал.
Через порты и станции сквозные

Транзитом путешествует ничто,
Вагоны подаются расписные,
Паромы заполняются авто,

И в даль уходят как глухонемые,
Где саван затворяется в пальто.
Классичность в Эрмитаже, в Этнорусском,

На улице преобладает Босх,
Как говорят в народе по-французски,
Картинки бытия выносят мозг,

Цыганы, монголоиды, этруски -
Смешение, орда любых желёз.
Меня переполняет город-Блок,

Похож на менделеевский нептуний,
Ты сострадалец виршам, Антиох,
Силлабику переборовший втуне?

Артисты выдохлись, вычёсывая блох,
И некому раскланяться Фортуне.
Нева прорыла в небесах глубоко

Кремнистый путь, и просится на дно
Куда и я сойду сквозь Ориноко,
Где брезжит непредвзятости окно

Прибрежного безжалостного тока,
И смерть покуда предстаёт в кино.
Вот башня думская, и знак: перезагрузка.

«К чему топить чужие города?
Всегда есть Питер под педалью спуска,
А чтоб потом отмыться от стыда,

Есть баня, девы, премии, закуска,
Стирая памяти квартиры и года,
Чьё населенье из неандертальцев

И кроманьонцев», - думал он тогда,
Теперь не различая ни страдальцев,
Ни тех, кто исполнители всегда;

Да в общем-то не изменился с властью,
Переборов отсутствие стыда,
Сложнейший интонационалист[4]

Задумчивый, любитель мелодрамы,
Где пашут, пишут, пышут, пляшут твист
И озаряются в огнях рекламы

Невидимым лучом из-за кулис,
Рыдают неприкаянные дамы
Здесь Мережковского «грядущий хам» -

Руководитель местных графоманов.
Бездарная война - торопит лам
Затворы снять с нерукотворных храмов,

Об этом забывает вечный Ам!,
Всем кажется: не стало тараканов,
Все из арканов разбежались прочь,

Жуки-навозники ушли в конторы,
От Петербурга остаётся ночь,
Упрятавшая каменные взоры,

Лишь бродит неприкаянная дочь,
И на неё поднять не смеют взоры.
Под новогодье забывают зло,

Подобное чернильному закату,
Под фонарём оно темно, назло
Кривому телоящику Гекаты.

Что человек? Сиянье иль число?
Мосты, мосты, и островов заплаты.
Фонарщики пропали до зари,

Не стало трубочистов в Зомбибурге,
Лишь стайки теней, скрюченных от вьюги,
Да злые кустари-поводыри,

Писатели уже не те панурги,
А дилетанты с паводком внутри.
В простенок узкий вижу Соловки,

Париж, Дамаск, и горы, взоры, норы,
Птиц фосфорических кормлю с руки,
О Блоке перелистывая споры,

И кажутся порою далеки,
Порой близки - архангельские споры,
Порханьем украшавшие деньки;

Прошествуй, слон, по Невскому, назад,
И протруби в пучину пятилеток,
Коммунозавры[5] полонили Сад

Из незнакомок, бабочек, нимфеток
Здесь карнавал, а значит рай и ад
В одно соединились на мгновенье

Под веком, заглянувшим в зоосад,
Телесное подрагивает зренье
Вон крестный ход для иностранцев. Мат.

Все веселы, Христа преображенье,
Но он опасен - как прозревший брат
Сиротских душ. Вдруг брызнет карнавал

Вином не византийского разлива
Открыт протуберантности канал,
Сфинкс - молнию Господнего прилива

Запечатлел, губами судно ал,
Глагол сошёл, минуя снов извивы,
И преломился на чужих устах.

Вдоль берега пройдёмся горделиво,
Понт рыбой неродившейся пропах,
Душа восходит молча и пугливо,

Смолёный ветер крякнул на дубах.
Воронам нравится невидимое диво.
Как жаль, что сон апостольский простой

Переродился в те двенадцать неких.
Так мало новых слов в ночи густой!
Они родятся, как велели веки.

А кто их приподнял? Не Хлеб Толстой,
Но ангел, оснежённый в человеки.
Не блоковская такса - пудель той,

С таким я переехал в город Блока
Непостижимый, грозный, золотой,
Где с бездною рифмуется опока,

В которой мы застынем запятой,
В кафе на Петроглядке[6] стынет мокко
На день рожденья Блока балаганчик

Открыт в музее, с ярмаркой стихов.
На Лахтинско-Галерной снов фонарщик,
Се-человечек с сажею грехов

Ардалиона; Белый прыгнул дальше
Бомбиста свежестиранных высот.
Проталина судьбы заманит Кая,

Заманят Герду пузыри болот
В поэту Сашу нынче выбираем!
Исакий промелькнул за поворот,

Был увезён готическим трамваем,
У озера, где встоптан чернозём,
До Коломнады, до его высот.

Мечтает о Европе Укровина[7]
Над геликоптером небесный скот,
С Россией разорвалась пуповина

Бот мчится к Геолиосу в недород.
Пейзаж холстов меняют беспричинно,
Зимы свечение - на лета жар,

И ливней обрамленье, где истома.
Мы грезим под бессмертием Стожар.
На кладбище Смоленском, невесомо,

Перетекай, строка, в межзвёздный шар,
К душе, почуяв дым родного дома.
Из глубины веков кричат: «Икар!»

Блокада, облака, Блок, ад фантома.

6 августа - 20 сентября 2016 г.

1 Значение слова раскрыто в последней строке главы.
2 Синева апокалипсиса.
3 От слов поступь и постепенно, не торопясь.
4 Представитель определённой интонации, музыкального и ритмическорго строя.
5 Пережившие век коммунисты, сродни ископаемым.
6 От слов Петроградка (Петрограская сторона) и взгляд, подглядывающая, наблюдающая сторона.
7 От слов Украина и кровинка, кровь.

КИНОЦЕФАЛЫ*

Грааля истончаемые грани
Грани для новых киноизвержений.
Дантоевский**

Просверкивает в зареве комета -

И тянется от граней до рассвета.
Вещь каждая кончается собой
И в зазеркалье переходит где-то,

Приотворяя будущность судьбой,
Где человек, звезда, колодец, время
И студень воспаренья голубой,

Я убедился – зазеркалья темя
Оставим персонажам номер шесть,
Шестой пролёт, проём, сквозное время

А сами собираемся как есть
Решить с предметами пяток вопросов,
И просто шум материи поесть.

Материальность признающим косо,
Про бытие и быт на плахе тризн
Хочу спросить, шлифуя, как Спиноза

Не линзы – ускользающий трюизм:
Зачем в «Пежо» опять впряжён пижон,
Неужто здесь отсвечивал марксизм?

Машина устремлялась на рожон,
И встречной опрокинута как жук,
Лишённый разом пастыря и жён,

Его послал в нокдаун левый хук
Не в силах встать сама без пришлой воли,
Но милосердный отозвался звук

Машины, развозящей «равиоли»,
Когда «Фолькцваген», рыжий дискжокей,
Вертел колёсами от страшной боли

На тёмных высях племенной хоккей,
Непролитый, неявленный, забытый
Вываливающийся в «Окей!»

Искусства нестаренья несердитых
Принадлежало сфере пограничной
Восстали среди мёртвых и убиитых

Два пассажировека в форме птичьей,
Геньяльно в красках выразят решенье,
Оправдывая скупость и величье:

«Неравномерное материи деленье
Есть главная причина без и зла», -
А между тем сегодня век нетленья…

«И год кино» – я слышу от осла,
Ведомого для жертвы в день креста
На скотобойню, к переправе зла.

В глубине холщового холста
Ища хоть что-то в бездне спозоранку,
Не то нашёл старик, судьба не та.

Он выворачивал авоську наизнанку,
Пиная дно и различая суши
Материки, снега, дома, болтанку…

В моей гортани становилось суши
Что искал и снова доставал?
Цыганка выкликает имя глуше,

Имперский содрогая карнавал,
Трясёт киноцефаллом режиссёр,
И за морем двоичный бес восстал.

Бла-бло плати за урожай, тапёр,
С немолчной музою ловя такси,
Обидно, что тюлень подтяжки спёр,

А ночь горька, как прежде на Руси,
Блестят тройные ноты мирозданья,
Но ближе сон, его хотя б спаси.

Вон шестирыл, но в этом ли призванье,
Бессонные поэты ищут тир,
Безвременья седые изваянья,

Где по следам моим шагает тигр,
По Невскому и по аллее Ив:
Брожу и не чуждаюсь ваших цитр.

Рылеевский немотствует прилив
Всё реже - чаще пепел на душе,
Здесь миражами притаился слив

Материи в конвойном неглиже,
Даю предубеждённые прозванья
Шагающим навстречу в мираже.

Зачем любить заоблачные зданья,
Когда кругом дома киноцефальцев?
Стирают в памяти квартиры и года,

Где коммунальные полки и пяльцы,
Забывший о блокаде Питер-Пух,
Косящий под агента-ностранца

(И пушка давится сомненьем: «Бух!»),
С остервененьем давит помидоры,
И метит глазом нетлетворный дух

На Петропавловке, стыдясь позора.
Проста желче-каменная  болезнь
Псеглавцев, фильмоскопов кругозора

Паяцов-архитекторов, что месть
Готовят пахарям петрокультуры,
Клюющим неразгаданную лесть.

Нева, возможно – аббривиатура,
Фосфоресцирующая во мгле,
Когда откроет ангел партитуру,

Рисуя ноты жизни на стекле;
Пора ли вам перекупить Неву
У стеклодува в горнем феврале?

Он еретик, раскольник, наяву
Под неусыпным монооком Гора
Еще непобедимый, на плаву

Взирает на Пенопль с косогора,
Их наших глаз изыдет тьма,
Лишь Сфинс с утра отведает простора,

Улыбкой страстной глубина сама
Пришлёт завет сюда от Ориона,
Где пауза, сияние, дома,

Построеные в достолетье оно,
Люблю бродить в кино по Петербургу
С друзьями из Бишкека и Вероны.

Им город мнится сном испуга,
Сродни нвенецианским жемчугам,
Вот бабаочка – подобие испуга,

Сошедшая к гранильным берегам.
Ваятельница знаков безударных,
В очредях стоявших тут и там

Наполненных безмолвием бесправных,
Вихлявый уд стоял за колбасой.
Вневизм сквозных в пролетах переправных,

Перетеки в кристалл небес росой,
Что, если строки - знаки неустоек
Того, что не учёл в толпе босой.

Здесь скифы, орки, киники и стоек,
Поэму дописать хватает сил
Терцинов тридцать три плюс двое стоек

Столбов оккультных в памяти светил
И вот я кончил эллипс вне-почёта
То крестиком, то кругом, то без сил

Символизирую незримость чёта,
В нечётном племени скользя со словарём,
Я стих пишу для некого отчёта,

Но бездну отворил своим ключём
И не стыжусь сентиментальных строчек
Чувствительность судьбы мне нипочём.

В одной из петербургских оболочек
Петрополь спит и кажется, простыл,
Простым апчхи восполни мира прочерк,

Как Сологуб – в бессмертии светил
Верстая книгу пажитного срока,
Тишайший камень верой исцелил,

И камня тень за пристанью глубоко,
Парадного ободранный подъезд
Некрасова напомнил ненароком,

В блокаду кто не мыслит, тот не ест.
Духовность, перезревшую за коном,
Сегодня давим, ставя аду крест.

Петрополь, погружающийся в гомон -
Таков был Петроград сто лет назад.
Прохаживаясь в парке незнакомом,

Ищу неотворящийся сад,
Над Петербургом ночь твоя державна,
Обращена окраинами в ад.

О Павел! Снова в Савла плавно
Ты перетёк, под ливень золотой,
Вневременной, как имя Ярославна

Как рыцарь, пересотворён пятой
Маячила шпаны на перекрёстке,
Грозящеё цепью, словно запятой,

Всё так же синь, и вирши Маяковский
Слагал кривые; мелос незапятнан
Извёсткой – синь как сон на перекрёстке,

И общество задумало обратно
Пуститься в пляс с неведомой истомой,
Чтобы отмыть в души грехи и пятна,

Неврозы императорского дома.
Гемофилия, антиглобализм,
Цусима выйдет из металлолома,

В трюмо струится седенький трюизм.
Все ждали в революции спасенья
От Ничего, настал алкоголизм

Вон всадник оставляет удобренье,
Навоз стихов бунтующим во сне,
Евгений пропивает восресенье,

Пока безумный всадник Фальконе
Грмасничая миной маскарона,
Гарцует на ворованном коне

В квадратиках окон красно-зелёных
Маг снежной деве зиму оплатил.
Философ гневный шествовал в бездонных

Штанах, с шестом для равновесья крыл.
Шести веков кипело омовенье
В крови бездомной, и Грааль сквозил,

И кровь стекала по алмазу зренья
В зрачке, прозревшем будущность мою,
В ночи пишу почти стихотворенье,

Опять в тетради двойку узнаю,
Преображённую в пятёрку с плюсом,
Сиреневую, с видом на зарю.

С невероятным для поэта вкусом
Я атомный спускаю ледокол,
И со знакомым призрачным индусом

На палубе играю в баскетбол.

*Здесь – любители кино, видящие мир как кино и записываемые извне на плёнку.
  **Дантоевский – духовный симбиоз данте и Достоевского, создан автором.

8 сентября – 27 октября 2016 г.

ЕДИНОРОК*

Он со стихом придёт иль на стихе?
Голос из рога.

Мне снился сон, что я чугунным стал.
Я. Смеляков

Там синью заряжают пистолеты.

Близ Мойки (дальше берег зимней Леты),
В чьи зеркала глядятся имена,
Ещё не сны, отныне не поэты;

Дремотная, невнятная страна!
Где только мысли придают движенье
Прозрачным двойникам внутри окна,

Даруя призрачное утешенье
Поэтам романтического толка.
Но это не венчает разрешеньем

Пейзаж двоимый, стелется двуколка
То по листве, то по снегам любви,
От этого родятся кривотолки,

Сулящие прощенья на крови,
Чужие вспоминаются «лепажи»,
Последний взгляд свидетеля лови,

И чтобы оправдать судьбы пропажи,
Два памятника вышли на дуэль,
Один поменьше, а противник – ражий,

Обоих захватил метельный хмель,
Из камня первый, а второй из бронзы,
Кто секунданты? Головин и Пель.

Дуэль двух эль, и заряжают звёзды
В узорные холодные стволы,
И расстилается холодный воздух,

Дух вечности сквозит из-под полы.
Стреляет бронзовый, царапает гранит,
И каменный – в ответ, но оба злы,

Две вмятины почти не портят вид,
И это всё, и снеговик глумлив,
И ангел над колоннами блестит,

Здесь Парфенон, закованный залив,
Дворец гигантов, память о поэте:
Табличка медная; и демон, сиротлив,

Тоскует о пригрезившемся лете.

* От слов единорог и рок - единый рок, единорог единства.

23 ноября 2016

Санкт-Петербург, Английская наб., 24

СНЕГОВЕК

Снег на серебряных полях полёг,

Сугроб - что вознесенья белый стог
На поле боя или растворенья.
Снегов пророк предчувствие изрёк,

Что вскоре сон засыпет пробужденье,
И выбраться через отверстый лаз
Сумеет тень, безмолвие, виденье, -

Не человек, а снеговодолаз,
Чей проводок в кромешности исчезнет.
Там, меж берёз, слепит закатный глаз,

Последний шанс, что чуда бесполезней,
Пока ты не поймёшь, что есть снега
Не тающие в памяти небесной,

Они стихов даруют жемчуга,
Рассыпанные над черновиками
Озер и рек, заправленных в меха,

Смеющихся над бездны женихами.
Ил не замёрз под откровенья льдом,
Попробуй с ночью говорить с богами,

Чернеет лёд, скользит под каблуком,
Улисс торопится, синеет дух
В морозности, с которой незнаком

Отправленный за явью в Петербург.
Спасающихся в зареве ковчега
Перепиши, чтобы узнать, мой друг,

Когда устанем от снегов набега.
Над лункой медитирует луна,
Воруют санки тишину ночлега,

И ветер задувает угли сна.
Кто не увидел серебристой Девы,
Тому мелодия созвездий не слышна;

Метель по кругу раздаёт напевы.

15 января 2017 г.

НАБОКОВИДЕНЬЕ

Куда мы? Там сверкает тишина!

Набоков совмещает времена
Дыханьем строк, и в них всегда она -
Полувиденье, полу-Мнемозина,

Мерцающая на обломках сна.
У "Треймана", на Невском, где витрина
Сияла - глубина отражена.

- До Чёрной речки! - и летят невинно
Пустые сани в пепел неземной.
Сенат отверженный. Пред ним картинно

Простёр ладонь фанатик над страной.
Уж подросла семья набоковедов.
Итак, апрель. Ковчег причалил Ной,

Пасхальной трапезы едва отведав,
И сразу за доклад, ему внимать
Пришёл сосед извне и друг соседов,

Раскрыв компьютер... Нет, ещё тетрадь,
Ещё двадцатый век перед уходом,
Какие имена! Но вкрался тать,

Ворует мысли тёмным дымоходом.
Тогда царил в музее Старк Вадим,
Потомок адмирала мимоходом,

В музее племя бледное и дым,
Он собственно, создал музей из праха,
А дух Набокова, неуследим,

Порой вещал на неземном, как птаха.
Экскурсия. Вот кабинет отца.
И спальня, окна в пятнах едких страха,

Там человек лежал, за окнами, гонца
Послала смерть набоковым подспудно,
Тогда они бежали из дворца,

Сначала - в Крым, потом гурьбой - на судно.
Отец Володи руку приложил
К февральской. Прямо скажем, безрассудно,

Хотя литфонд возглавил, и служил
Словесности родной нелицемерно.
Его потомок славу заслужил,

И в пантеон богов войдёт, наверно,
А боги наши - воин и поэт,
Им свет, как говорится - люкс атерна*,

Высвечивает имя и предмет,
И мы порою им осенены
Среди неясностей, стихов, примет.

И так, о чём я? В мареве страны
Набоковых явился лёгкий стан,
Они воскресли. Но кому нужны?

Посмотрим, дар не для забвенья дан.
Но тут ремонт... О, боги! О, Дантес!
Старк растворился, словно ураган

Смёл парк старинный, а за ним и лес,
В Рождествено лишь остров обгорелый...
На этой ноте воцарился бес.

Всё записал я ручкой неумелой.
Усадьба, Оредежь, скамья, грибы
В воспоминаниях дрожат несмело.

В России вечно - если да кабы.

* Lux aeterna - лат. - вечный свет.

28 января 2017 г.

Рис. Д. Тепловой

ЭФИРОЛОГОС*

Как к этой теме подступиться? Нет

Ключа, и тускл потусторонний свет,
Туда идти нам суждено в седьмицу,
Разыскивать и воспевать завет.

О, матрица! О, бездна! Не страница,
Не порубежье плоти и грехов,
Стена - во мне, она - во всём, граница

Не ведает отчаянья и снов,
И каждый атом - воин пограничья,
Блюдёт устав семи материков.

Итак, устав от перепутья, птичья
Стрела над камнем устремилась ввысь,
Меняя пенье, времена, обличья,

И я прошу её, - не торопись,
Душа, вместить себя в чужом эфире,
Заполонить сердечно даль и близь.

Там Аполлон восторженный на лире
Воспел источник славы и труда,
Я очутился в запредельном мире,

Где в подземелье копится руда,
Взрываясь паром, твердь неторопливо
Волнуется и дышит, как звезда,

Здесь всё исполнено прилива и отлива,
Текут по синим стёклам облака,
Меж ними чья-то вечность сиротливо

Плывёт корабликом, и на века
Бросает якорь на цепи гремящей,
И вот уже взрываются бока

Покатых скал, и пар, просясь на волю,
Крушит перегородки бытия,
И в мире задыхаются от боли

Или внимают гимнам соловья.
Просили дух? Он мчится в лабиринтах,
Как самогон, он полонил меня,

Он откровенье собственной возгонки,
Корябает аорты и стихи,
И мы не в силах выбраться из гонки,

Безвольные, сознанью вопреки.
Но пар слабеет, падает давленье
В кубической системе у реки,

И время уступает на мгновенье
Безвременью, и вспять берёт эфир,
И битву, и стихи, и наслажденье,

Тогда обманный воцаряет мир,
Считают обретенья и потери,
Безмолвствует потусторонний клир,

Гиганты опечатывают двери,
Порою струйка пара протечёт
Из пор глубин, я вдруг тебе поверю,

Бездонный ангел, предъявивший счёт.
Войны седой приливы и отливы
Заносит в книгу славы звездочёт,

Чьи буквы безымянно-прихотливы.
Предгрозье зимнее. Сочатся сквозь ковёр
Неброских туч кровавые извивы.

Закатной жертвой удивлён костёр.
Эфир зефирный мы вкушаем с другом,
И дартаньяновский клинок остёр,

Искусство дарит нам восторг с испугом.

*Эфирологос - непроявленный логос.

14 февраля 2017 г.
17:51:43

ГЁТЕЗАРНОСТЬ

Питающийся синим соком друг

Позвал меня на дальний остров вдруг
Под крыльями ненастных облаков,
Я добирался среди снов и пург,

Расслышав среди звёзд неясный ков,
Увидел пласт земли над ожерельем
Озёр и рек, он рамою веков

Был окаймлён, и я был встречен пеньем;
Там пели все, и пело всё, и день
Казался нескончаемым моленьем

Благодареньем Богу, только тень
Там каждый час лучи перебегала
- Как вам наш город? – в кепке набекрень

Небоский служка вышел из астрала. –
Мы пробуждаем мёртвых среди плит,
Препятствуя потопу из хорала

На твердь земли. – Вокруг лежал, покат,
Старинный город, из средневековых,
Снующия люд, кто в латах, кто без лат,

Преображался в окнах изразцовых.
Вот зеленщица обронила ветвь
Петрушки иль корицы и пунцово

Зарделась. Здесь когда-то проходил
Мой предок по брусчатке невезучей?
Теперь меня не сковывает пыл,

Я радуюсь невольности созвучий.
Шарнирный конь пошел, чуть наклонясь,
Так бездны конь ступает неминуче,

Боков тяжелых заблестела вязь.
Беспошленница чаяний и снов,
Полунимфетка, бабочка, на вяз

Присела, вся в дрожании оков
Эфирных, - как наплывают льды,
И мост влюблённых в чешуе замков

Бездонности теряются следы
В невидимом тумане, и дракона
Огниста пасть, просящая воды,

А на кону - икона иль мадонна,
В созвездьях отражённая земных,
И реденький снежок, почти вне звона,

На землю устремился аки стих.
Архитекстура* требует поправок.
- Нельзя вам за флажки среди живых! -

Мне парочий совет немного жалок,
Горчит и паучина, и персты,
Что выткали накидку без помарок,

Без узелков, заметных с высоты,
Дуэль, депеша, вызов к покаянью?
В небытие возводятся мосты.

Но ты, душа, отринула страданья.
Карман мой пуст, и карма изжита,
Свободен я, могу плодить мечтанья,

Что мне готовят вечности врата?
Рябь на земле сменяется бессмертьем,
А счастье - прах от старого холста,

Его мы восхищаем милосердьем,
Связь между тьмой и светом приоткрой.
Кто душу опьянил чужим наследьем?

Колеблется молекул сизый рой?
Где проявитель, что спасёт эфирный
Сон летрагический**? Где тот герой?

Немого соловья полёт пунктирный
Бель летр, билет до вечности воскресной,
Я занят был войной доселе мирной,

Кочевьем называя путь бесслезный
Зачем я столько раз переезжал?
Мне нравились внезапные разъезды,

Спасался ли от мести звёздных жал,
Глотали вещи черви и подъезды,
Но кто мою судьбу потом разжал,

Фортуна либо суть другой невесты?
Зачем бежал из суетной Москвы?
Жизнь состоит из пламени и теста,

Храню осадок призрачной молвы,
И наяву плыву и улетаю,
Зачем, куда? Ответ сулите вы,

Как гоголята, сбившиеся в стаю,
К цивилизации причислен кочевой,
Я безымянность в роде обретаю,

Отринут родом, принят синевой,
Уже ко мне подключен интернет -
И провод чуть дрожит над головой,

Питая и мороз, и кабинет,
И времена. и книги, и объятья,
И то, чего в подлунном мире нет,

Еще не уценённые распятья,
Был молод, весел, дерзок и горяч,
Задумавший построить пятихатье,

Закутанный в преображенья плащ,
Развеивая полдень серебристый,
Кто не дерзил - о том не горек плач.

На карнавале - мотонигилисты.

* Архитекстура - архитектурность текста.
** Летрагический - от слов Лета, летаргия и трагедия, трагедия в забвении, инобытии.
*** Мотонигилисты - от слов нигилисты и мотоциклисты, нигилизм проносящихся на скорости.

7 января 2017 г. - 16 февраля 2017 г

Драконы, как украшение на доходном доме А.В. Асташева, построенном в 1899-1900 годах архитектором Курзановым В.Р. в стиле эклектика. Санкт-Петербург, ул. Зверинская, д. 17Б

РОЗА ИМЕНИ

В другой эпохе живописцем был

Покорный ваш слуга, и тлеет пыл
Минувших воплощений на дворе,
И дым струится меж былых могил,

Сгребая листья на грибной поре,
Когда костёр возводят запрещённый
Порою музыкальнейшей на "ре",

Грибы из пор стихии возмущённой
Всё так же в бездну просятся на свет,
Грибница есть гробница воплощённых,

Неважно где, в горячем гиперкубе
Иль в ледяной магнезии стиха.
Когда я зарождён, какой Гекубе

Я признавался в таянье греха?
Я полюбил суровый мастихин,
Синтагмой завершающий века,

Я маньерист, в основе триедин,
Я график и кубист, моя рука
То бездну рисовала, то стихи,

И я ничто пишу наверняка.
Мир внепредметов, паузы вне снов,
Сквожение в грядущие века,

Но где моя основа из основ?
Опора в духе, колесо Сансары
Я размолол для краски городов,

Перетолок, для потолка Тамары
Готовя синь. И синим цветом лес
Я облечил - и клёкотом гитары,

Под куполом сверкающих небес
Шагаю в бытие, танатаходец*,
Для новых всплесков бури дух воскрес,

Кристаллами питается народец,
Доселе неразлучный с янтарём,
Трёхмерность покидает иноходец,

Я утекаю в солнечный проём,
Стихогранильщик, сумеречный страж,
Аквамарист, с отступником вдвоём,

Век воздыматель**, вечности типаж.

* Танатоходец - канатоходец над смертью, вечностью, бездной.
** Воздыматель - от слов вознести воздеть и дым, превращающий в дымку, иллюзию.

17 февраля 2017 г.
14:27:50

БЕЛИЗНА

Сославшись на предвестие светил,

Синклит пытал мой дух и разрешил
Душе вобрать пророческие грёзы,
Стать очевидцем первородных сил,

И миру были явлены стрекозы
С огромными крылами, на луне,
Оне выращивали туберозы,

И аромат их долетал ко мне.
Однажды появился внестовой*,
Несущий весть издалека в огне,

И молвил, опалённый синевой,
Что послан сон в сгущающейся дрёме,
И тут же эхом стал, себе не свой.

Но никого я не увидел, кроме
Звенящих кровлей, подменивших кров,
И кровь сгущалась на земной обойме,

Стекая на песок вокруг коров,
И бык изнемогал, почуяв новь,
Блеснувшую, пронзивушую покров,

Из-под брусчатки проступила кровь,
Санкт-Петервьюг, привставший на дыбы,
Поведал про незрячую любовь,

Окрест повсюду плавали гробы,
Исчезла дамба, лопнул гуманизм,
Как лёд вчерашний, синие столбы

Сошли с небес, и чей-то эгоизм
Терзал покровы ночи негасимой,
Мой ангел промелькнул сквозь аневризм

Судьбы и воли, Припятью томимый.
Рыбак уснул над лункою белёсой,
Пора спасаться, прыгай же, родимый.

Вот Петропавловка взирает косо
На мутно-белые крыла, порой
Свиваемые в мареве белёсом.

Альбом вечерний всуе приоткрой,
Там всадники, и чёрно-белый дым;
Пока фигуры заняты игрой,

Побудь с восшедшим, растворись над ним.

*Внестовой - вневестник.

28 февраля 2017 г.

АЛЛЕРГИЯ ДАНТЕ

Кругом подстерегает нас разлом:

Овраг, болото, лаз, провал в ином,
В небытие скрипучая калитка,
Отверстая в грядущий окоём,

Куда нет смысла... Если б не накидка
В узорах звёзд и кружевных планет,
Да та игла, вплетающая нитку

В багряный ворс, отпущенный на свет,
Мы зорями зовём кровавый просверк
От жертв молебенных немой привет,

В запазухе неугомонный клерк.
О, дисков девятьсот девяносто девять!
Точильных, шлифовальных; лимб померк,

Уплыл обратно в ночь крестовый Лебедь.
Что живопись не выразит стихами,
То слову удаётся исповедать.

Он грехобой, разбужен петухами.
Сей лик я различил, чуть капюшон
Мне приоткрыл паломника над нами,

Чей взор и пристален, и отрешён,
А остальным ни смерти, ни житья,
Зачем напрасный город заложён?

Паук сосет крупицы бытия,
Болтаются в расселинах, как мухи,
Греховные в разделе соловья.

В прозрачнейшем неведенье науки,
То сладкозвучны, то чужой грозой
Клокочут реки взятых на поруки.

Доносит смех из темноты босой
Знакомый колокольчик Беатриче
О, если бездне суждено с косой

Черты стереть, то в чём её величье?
Осеннею листвой взлетает рой
Знакомых бесов; тут грехи в обличье

Нелепых статуй*, где артист - герой,
На площадью что так чиста в апреле,
И только пыль слетается порой

Из пустоты, заманивая прелью.
Выхаживая город желтизны,
За стражей следую в часы забвенья,

Мне грёзы дантевские столь ясны,
Он пишет на ходу стихотворенье,
Не то что я слагаю вдоль весны

На диктофон непрожитые бденья
Рифмуя бездну бездн и небосклон,
Он пишет кистью неба сновиденья!

Пером заката подбирая тон
К лицу небес чернилами пророка.
И вместе меж недимых колонн

К метро идём, чьё таинство жестоко.
Ленивый бес задёрнул штору звезд.
Мерцают звёзды от чужого тока

Мятежным с Данте примеряет крест;
Полоска золотящейся зари
Так далека, а рядом время ест,

Жуёт осёл слепой; поводыри
Забыли про печаль, и в чебуречной
Ликёр чернильной пробуют зари

Ступи в неё, как в реку, в час сердечный.
Поэт Опушкин! Боже мой ведь он -
Где собирали мы грибы для встречных,

Седых терцин редеет батальон.
Поведай нам, как Тёркин, двуедин,
С гармоникой в ГУЛАГЕ заточён,

Гормоны звякали среди седин.
Каким снегам доверился Петрополь?
Мы расстаёмся с Данте среди льдин

В преддверии блестящего потопа,
Что хлынет из неписанных картин,
На небесах растеряна Европа,

К ней рвётся бык, и Данте среди спин
Благоухает цветом и прозреньем,
Века соединяя в миг один,

Слезящейся закатной акварелью,
И видит Беатриче среди звёзд,
К ней отправляясь, восходя над пеньем

Трёхкратных рифм, привествуя стрекоз.

*У ТЮЗа.

вторник, 28 марта 2017

КАМНИ ВЕРЫ

"Придя, найдёт ли веру на земле

Сын Человеческий?*" Земля - во зле,
Вернётся ль в Галилею спозаранку?
Гнев и решимость на Его челе.

Здесь оступилась муза-христианка,
Упав на камни в лунном серебре.
Петрополь стелет скатерть-самобранку

Стихов и грёз о том, как в янтаре
Да будет узнан Он, в ночи пришедший,
Настанет день, как в графике Доре.

От уз земных пожалуй сумасшедший
Мгновенно выскользнет. Пронзая зеркала,
Шлифует камни ветер, вдруг восшедший.

О возвращенье молят купола,
Скликая чаек нового собора.
В каминах старых пепел да зола,

Да вид вовне, - для трепетного взора,
Пожалуй, слишком груб, там лишь грехи,
В одном зрачке горит садов Аврора.

Помазанника жалобы тихи,
Шум коронации и отреченье.
Непролитые, копятся стихи

Над полем Марсовым, где заточенье
Душ неотпетых; красные балы,
Кровь отравляющие в воскресенье.

Над хороводом звуков и теней,
Над площадью Дворцовой небогатой,
И над Невою в оперенье дней

Небесный камень нового агата.
Воронка, уводящая к ядру,
Чистилище не требует расплаты,

Но побуждает к вере и добру.
Небесный град неизмерим в каратах.
Христос прибудет в город поутру,

Неузнанный дворцами и тенями,
Пройдёт в собор, и с братьями молясь,
Навеки пребывая вместе с нами,

Скорбя и радуясь, и, наклоняясь,
Над ухом мира Троицей вселенской,
Путь к Истине укажет, не таясь,

Чей дом в Любви, сияют камни веры,
Шлифованные бездной и тоской
По небесам, отринувшим химеры -

Фундамент, где прозренье и покой.

* (Лк. 18:8).

29 марта 2017

СЕНЬ ПУСТОТЫ

С утра народ увидел я несущим

Не что-то важное, как подобает сущим,
В полупрозрачных колбах чепуху,
Глоток забвенья - дабы предстающим

Годам не обратить ничто в труху,
Не плоть я разумею - нечто свыше,
Создавшее березу и ольху,

Разглядывающее нас сквозь крыши;
А тут морозец - кто его позвал?
Кристалл у каждого как будто дышит,

Реторта, колба, рюмка, пьедестал,
Грааль, чернильница и пузырёк
Содержат то, к чему он призывал,

За каждым мнится словно уголёк
Иль отсвет поступающих лучей
В прореху снов, не сущим невдомек,

Что мнящийся спасительным - ничей
Сосуд, в нём дерзновенье и идея,
И упованье на продленье дней,

И так, то обмирая, то потея,
Все движутся излучиной теней,
Лес обходя заветный Берендея,

Пугающий чистилищем страстей,
Несут зарю, как свечи к Мавзолею,
Невидимые стойбищу людей.

Кому несут протяжные созвучья?
Столь близок суд, и грешники видны
Сквозь потемневшие в неволе сучья

Живого древа в паузах страны,
Где время таровато на прощенье,
И ощущать себя грехом должны

Хотя бы на покатое мгновение;
Как пальцы холодны! Сосуд горяч,
И растворяется по мановенью,

Внезапно тает, и его палач
Заплатит человеку за прозренье,
За хрупкость нерешаемых задач;

Течет поток, мы - тающие звенья,
И смех невольно обратился в плач,
Когда внезапно кончилось затменье,

И лёд растаял зла и неудач.

15 апреля 2017

ВЕДАТЕЛЬ

Когда в ночи ветшают наши мысли,

Спускается ведро на коромысле
Живой воды, а мертвая сошла,
Лишь брызги в темноте её повисли,

Как дыры черные, которым несть числа,
Сквозь них глазеют чёрные предметы,
Любого ждёт горенье и зола,

Звезда испепеляет вне ответа
На зов или вопрос из ваших уст;
Вода светла, напоминает лето,

И солнца жар, его любил француз,
Березино звалось то отраженье,
И ангела он принимал за куст,

Зане признать не в силах пораженья.
Но всё это стихи, стихи, стихи,
Когда нам ожидать преображенья

Вины - в вино, не ведая строки?

15 апреля 2017 г.