Встреча с Глебом Горбовским
В негасимую свечу
превратился я для многих.
Глеб Горбовский. Из книги "Тишина" (1968).
Моя первая встреча с Глебом Яковлевичем Горбовским произошла 9 ноября 1998 года, когда я переехал в Петербург. Это было на поэтической встрече "У камина", традиционном вечере на Большой Конюшенной 29, где в старом особняке размещалось на четвёртом этаже Санкт-Петербургское отделение Союза писателей России. Со стихами Глеба Яковлевича я был знаком по сборнику "Черты лица" (1986), получившим Государственную премию, небольшим зелёным сборником я зачитывался, учась на факультете журналистики Московского университета. Тогда в студенческой среде была более популярна эстрадная троица, а прозрачные, лишённые внешней эффектности строки Горбовского интересовали студентов куда меньше. Впрочем, от ценителей я узнал и про другого Горбовского, которого ещё нельзя было опубликовать официально, слышал знаменитые песенные стихи “Когда качаются фонарики ночные” и лирические произведения для эстрады, звучавшие повсюду. Тогдашний председатель петербургского писательского отделения Иван Иванович Сабило вдохновенно прочитал мне раннего Горбовского:
Не вырезать из памяти, не выжечь
твое непобедимое лицо.
Ему дано и умершему выжить.
Я прихожу на старое крыльцо…
Твой дом необитаем и бесплоден.
Не узнаю, скорее - познаю,
среди вещей, в их атомной природе
бессмертную материю твою.
Рубцовское стихотворение "В гостях", посвящённое Горбовскому, произвело на меня сильнейшее впечатление, перед глазами вставал облик поэта, запечатленный в строфах 1962 года. Поэтому предощущение появления автора было волнующим. Глеб Горбовский оказался, по словам классика, "живее всех живых" поэтов и литераторов, битком набивших каминный зал. После моего чтения стихов его выступление было кратким, но эмоциональным. Потом Глеб Яковлевич приобнял меня. Помню его джинсовую куртку и удивительно добрый взгляд через толстые стёкла очков. Меня поразило внимание, которое он уделил практические неизвестному автору, не имевшему книг и публикаций, а также ощущение хрупкости облика и незащищённости души поэта. В рюмочной напротив Казанского собора со стороны канала, прозванной поэтами "Кафе графоман", петербургские литераторы поздравили меня с признанием Глебом Горбовским. В этот вечер всех сплотил душевный подъём. После этой встречи у меня родилось стихотворение, посвящённое поэту.
ТЕНЬ И ПЛОТЬ
Г. Я. Горбовскому
И тень и плоть как будто невесомы,
дрожат, переливаясь синевой.
и нарастают завтрашние звоны
земли, приотворяемой травой.
Небесный пахарь просветляет душу,
в юдоли называемую – стих.
И птахи пролетают, не нарушив
ни тень ее, ни плоть, ни их двоих…
15 января 1999
Читатель угадывает правильно, стихи мои навеяны строками произведения Глеба Горбовского "Памяти Николая Рубцова", посвящёнными ушедшему другу:
Идет, уходит пахарь.
Дай Бог ему — всего…
И пролетают птахи
сквозь тень и плоть его.
Таким же духовным возделывателем, сеятелем и жнецом мне представляется Глеб Горбовский в годину лихолетий. Читая стихи о народе, он выделал слово "наш" – НАШ НАРОД, всё звучало с заглавной буквы.
На творческом вечере поэта, который возглавлял его друг и соратник академик Александр Иванович Панченко, Глеб Яковлевич посетовал, что свой сборник "Окаянная головушка" (1999) он хотел бы назвать по-иному. "Какая уж она окаянная – скорее покаянная", – качал головой с гривой величественных волос Глеб Яковлевич. Александр Иванович с небывалой для академического учёного страстностью говорил о том, что поэзия Глеба Горбовского поистине народная. Это именно так, мало кому из поэтов удавалось пересадить в свои строки благоухание жизни. Показать её красоту и трагизм бытия в строках, где побеждает гармония и свет. Выходящие один за другим тома собрания сочинений Глеба Горбовского только усилили впечатления от его разножанрового творчества, неразрывно слитого с личностью поэта. Мне всегда было интересно, что именно находит для себя читатель в его стихах? По умению передать первозданность жеста Горбовский не уступает лучшим поэтам, акварельная чувственность его строк выстрадана и предельно легка и проста, – безусловно, это "простота" подлинного искусства, сложнейшего синтеза мысли, души, тела и духа свыше. Мы вправе говорить о религиозности Глеба Горбовского. В каждой женщине разглядеть "мадонну" из его одноимённого стихотворения может только поэт подлинно верующий. Для этого ему пришлось пережить горькие годы:
ДЕТСТВО МОЁ
Война меня кормила из помойки,
пороешься — и что-нибудь найдешь.
Как серенькая мышка-землеройка,
как некогда пронырливый Гаврош.
Зелененький сухарик,
корка сыра,
консервных банок терпкий аромат.
В штанах колени,
вставленные в дыры,
как стоп-сигналы красные, горят.
И бешеные пульки,
вместо пташек,
чирикают по-своему…
И дым,
как будто знамя
молодости нашей,
встает на горизонтом
золотым…
1964
И почувствовать, как геологу и вечному страннику, "месть" таёжных, хлещущих по лицу веток за забвение подлинных ценностей, за сдачу души теплу и комфорту, месть как начало покаяние в лоне стихий, стирающих наносное.
Глеб не прощал подлости и не любил манипулирования своим именем. Каждому поэту он воздавал по заслугам, не лицемеря и не перехваливая. Если он видел бескорыстное отношение, то такого человека называл своим другом. Это стремление к истине было выстрадано в тяжелейшем детстве и юности, в отстаивании своего лирического "я", когда от поэта требовался механистический, запрогнозированный подход к описанию жизни. В этом, возможно, кроется корень неприязни к Г. Горбовскому поэта Е. Евтушенко, стихотворца плакатного и куда более растиражированного.
Лет десять назад мне довелось побывать осенью в коммунальной комнатке Глеба Яковлевича, на Кузнецовской, напротив Парка Победы, чья почва хранит пепел развеянных блокадников, – неподалёку находился печально известный Лениградский крематорий. Проведать Горбовского мне предложил поэт Владимир Скворцов, редактор "Невского альманаха". Глеб Яковлевич, как в строках Пушкина, был "весел и грустен" одновременно. Он только вернулся из дачного посёлка Комарово, исписав за лето стихами толстую тетрадь. Я слушал его чтение зачарованно. Это была великолепная лирика, где сильная мысль была неотделима от чувства. Образы его, как сказали бы сейчас, были многомерными. Стихи жили своей жизнь и были неотделимы от творческой индивидуальности поэта. Таким же уникальным своеобразием во всём были наделены поэты его поколения, которых мне довелось знать или видеть в детстве – Анатолий Передреев, Евгений Курдаков, Юрий Кузнецов. Ещё в стихах Горбовского сквозила грусть, печаль, тоска… То, что гложет и заполняет пустотой сердце поэта, любящего Родину. "В ваших стихах, – поделился я мнением с автором, – явственны голоса не только Есенина и Рубцова, но и всей русской классики, от Пушкина до Блока". Было видно, что моё сравнение смутило поэта. Обычно диалог с классической литературой приписывали стихотворцам более начитанным и интеллектуально эрудированным, которые Глеба Горбовского держали чуть в стороне от своего круга, он чем-то походил на вечно отстраняемого социумом героя рассказа Андрея Битова "Человек в пейзаже". Виной такому разделению было бытовавшее непрофессиональное мнение о том, что "крестьянская" традиция куда более приземлённая, чем "городская". Но разве подлинную лирику можно развести по разным углам ради надуманных принципов? В том своём прямом сопоставлении лирики Горбовского с произведениями Золотого и Серебряного века убеждаюсь и сейчас, потому что одного цитирования великих недостаточно (впрочем, и этого в поэзии Горбовского было немало), он органично продолжил их первозданную музыку и духовное наполнение формы, близкие к совершенству. Роднило его с поэтами прошлого и исключительное чувство меры. "А теперь ты своё прочти", – предложил Глеб Яковлевич, и выслушав, задумчиво кивал головой, что-то принимая, а что-то нет. Я достал для трапезы вино, хлеб, рыбные консервы и виноград, и только теперь Глеб Яковлевич согласился выпить за встречу и новые стихи. "А ведь у меня аллергия на алкоголь", – сказал поэт, поморщившись, после тоста. "Вы помните рубцовское стихотворение, где он описывает вас, сравнивая Ленинград с трущобами Достоевского?"– задал я давно приготовленный вопрос. "Тогда я жил в комнатухе на углу Невского и Пушкинской, куда набивался не один десяток человек", – ответил поэт. И на моих глазах вдруг оказался перенесенным в то время, почти на полвека назад, когда написаны знаменитые строфы Николая Рубцова:
...Поэт, как волк, напьётся натощак.
И неподвижно, словно на портрете.
Всё тяжелей сидит на табурете,
И всё молчит, не двигаясь никак.
…………………………………………….
Опять стекло оконное в дожде.
Опять туманом тянет и ознобом...
Когда толпа потянется за гробом,
Ведь кто-то скажет: «Он сгорел... в труде».
Образ прежних лет удивительно налагался на нынешний, хотя Глеб Яковлевич едва пригубил рюмку. Заметив мою грусть, он стал иронизировать над собой: "Я – бычок в томате. Нехороший человек". Возможно, какие-то события из прошлого продолжали проходить перед его глазами. Я просил поэта почитать старые стихи, жалею, что тогда не записал их на аудио. Меня поразило его фатальное одиночество. Какие-то люди пользовались его доверчивостью и не раз обворовывали поэта, привыкшего обходиться самым минимальным. В сырых сумерках вороны раскричались под осенним ветром. По коридору первого этажа коммуналки, казалось мне, сновали подозрительные тени. Я предложил тосты за здоровье поэта и русскую поэзию. Глеб Яковлевич признался мне, что чувствует себя даже не патриархом, а человеком иного века, особенно если сравнивать его возраст с возрастом безвременно ушедших русских поэтов прошлого и его товарищей. У него был и свой "Чёрный человек", пришедший из трагедии Пушкина "Моцарт и Сальери" и столь тревоживший Сергея Есенина. В негромких словах поэта мне послышалось "заговор" и "они хотят это сделать". Было это отголоском его детских и взрослых жизненных драм, но он всерьёз считал, по крайней мере в подпитии, что некие силы заинтересованы в его устранении. Отнюдь не хочу сказать, что поэт пытался придать своему образу драматическую таинственность – трагического в его судьбе и так было немало. Мнится, обострённая чувствительность его души ждала постоянных каверз со стороны судьбы. На самом деле, всё выглядело не так мрачно, хотя бы для стороннего взгляда. К поэту приходили почитатели его творчества и молодые поэты. Многие люди искренне помогали Глебу Горбовскому, поэт существовал благодаря гонорарам за тексты известных песен. Петербургская литературная среда тяготила его празднословием и соревнованием в тщеславием. Поэт находился на такой олимпийской высоте, что равных ему можно было пересчитать во всей стране по пальцам. Я часто вспоминаю эту встречу, попытался запечатлеть её и в памятных строках о поэте:
Мне вспоминался кающийся Глеб –
Не из корысти и не строчек ради,
Но в коммуналке голос его креп,
Когда читал из выцветшей тетради,
Не зверь, но человек, и натощак,
Почти не двигаясь и причитая,
Седою тряс главой, стихи читая
О том, как надоел ему общак.
А этой ночью стал своим стихом,
Бормочущим, как прежде, ни о ком,
Молясь за нас, и в перестройке буден
Был путь его по-жертвенному труден.
Запомнился атлантом молодым,
Хоть я тогда и не встречался с ним.
26 февраля 2019 г.
На одном из вечеров Лидия Дмитриевна Гладкая, воссоединившаяся в браке с Глебом Яковлевичем после многих лет и возглавлявшая в советское время в журнале "Аврора" отдел поэзии, назвала лирику Глеба Горбовского явлением петербургско-ленинградской школы. И поэт, и его супруга, и их соратники по перу представляли русскую классическую традицию в её развитии, несмотря на соблазны времени, подсказывавшие эффектный авангардистский ход в строках и угодливое служение демону власти. Глеб Горбовский – один из "тихих лириков", чьё слово явственнее, чем медные литавры и громогласные изыски постмодернизма. Не стал бы называть его популярным сейчас термином "шестидесятник" – поэт куда глубже и острее чувствовал события в стране, понимая, что главное – это народ и подлинная культура, а не служение навязанным реформам любой ценой. "Стихи полетели, как чайка, на свалку"(привожу здесь первый вариант строки с чайками, очень активными на Севере, а не с птицами вообще) – сетовал поэт, вспоминая царственное общение с Анной Ахматовой во Пскове, куда его пригласил на встречу Иосиф Бродский.
Сотрудничая с китайским русистом Гу Юем и российскими переводчиками над переводами китайской лирики второй половины прошлого – начала нынешнего века, мне показалось близким сходство между китайскими поэтами и творчеством Николая Заболоцкого, Николая Рубцова, Глеба Горбовского и других русских поэтов. Гу Юй открыл русскому читателю представителей "туманной поэзии" Поднебесной, обращавшихся к традиционным корням наперекор модным веяниям эпохи. Это сотрудничество с классиком китайского перевода вылилось в сборник "Контуры ветра"
("Гиперион", Спб., 2018), который по просьбе переводчика я подарил Глебу Горбовскому через его сына Сергея. Гу Юй перевел на китайский язык немало его произведений.
Творческое долголетие Глеба Яковлевича Горбовского не было случайным, поэт самоуглубленно работал над поэтическим словом, приходившим словно ниоткуда – но его поэтический дар был основан на уникальной личности и поистине всемирной отзывчивости русского поэта. Физическая слабость словно оттеняла крепость его духа, всегда просвечивающего из-под очков поэта. Духовные слух и зрение не изменяли ему до кончины. Поэтому Глеб Горбовский видится мне подлинным героем своего времени. Трагическая весть, пришедшая в нынешним году в самом конце зимы, откликнулась во многих сердцах его читателей и товарищей по цеху. Без сомнения, творческая звезда Глеба Горбовского засияла новыми гранями, отражающими судьбу поэта и России, наряду с именами гениев русской поэзии. "Его поэзия помогает жить", – такое мнение о стихах русского поэта я услышал недавно от читательницы поэзии Глеба Яковлевича. Воистину он писал о Жизни и её Воскресении. В скорбную и возвышенную минуту погребения тела поэта облака раздвинулись над Богословским кладбищем. Глеб Горбовский стал причастен вечности, сострадая нам и разделяя счастливые мгновения бытия, о чём у меня сложились строки:
Последнее пристанище поэта,
Чьё слово вылетало из пращи.
На Богословском кладбище ответа
О дольней жизни Глеба не ищи.
Пристойны сосны, гроб открыт до срока,
И аккуратно взрезана земля.
Прощаемся с молчанием пророка,
Теперь он Аз, а был недавно Я.
И салютуют снежные вершины,
И ангелы украдкой в небеси
Роняют слёзы, словно исполины,
Творившие бессмертие Руси.
Есенин, Блок, Васильев и Горбовский...
Глеб дольше всех у музы был в гостях.
День первый марта. Полдень Богословский.
Восходит в просинь отрешённый прах.
4 марта 2019 г.
В судьбе и творчестве Глеба Горбовский – опора и традиция, связь поколений и очарование подлинной поэзии. "Времена не выбирают", – написал его ровесник поэт Александр Кушнер. Однако поэт выбирает себе право выстоять наперекор времени ради слов о любви к миру.
Алексей Филимонов