"Поэтическая видеоимпровизация как синтез литературы и кино".
Доклад, прочитанный на 50-й Международной научной филологической конференции имени Людмилы Алексеевны Вербицкой в СПбГУ на секции Кино / Текст: Кино и Мечта.

                            Поэтическая видеоимпровизация как синтез литературы и кино
                             
                                               Я без тела разросся, без отзвука жив...
                                                          Владимир Набоков, «Слава»

Поэтическая видеоимпровизация — новый авторский жанр спонтанного сочинения стихотворения перед видеокамерой смартфона в режиме селфи или автопортрета с последующим размещением видеоролика в интернете и расшифровкой сочинённого текста, который может являться самостоятельным литературным произведением. Желание сочинить приходит мгновенно, ручка и блокнот не лучшие помощники в пути. Стихотворение проговариваемое пишется быстрее, оно точнее отражает первоначальное настроение, которое может улетучиться при раздумье. Это пограничный жанр, его корни восходят в том числе к античной мелике, а его воплощение — более трёх тысяч авторских видеоимпровизаций. Романтизм, реализм, мистицизм – его сквозные черты вкупе с мечтой об утраченном рае. Настроение – его основа.

Случайно найденному долгому кадру первого экспромта предшествовала теория и манифест литературного направления вневизм, предвосхитившего видеоимпровизацию. Вневизм – взгляд изВНЕ В мир и рождение нового ИЗМерения при нашем непосредственном участии. Ещё не заронённое в материю стиха селфи – это закрытый сейф, хаос, — преображаемая единой мыслью, ритмом и рифмой видеоэкспромта в целостное произведение. Жанру сопутствует ряд парадоксов, или спираль парадоксов, связанных между собой спиралевидностью «раковины муз» (В. Набоков). В кадре предстает Я иного человека, нежели снимающего. Этот имярек на глади амальгам — проводник, Хроникёр, лирический персонаж, актёр, находящийся в диалоге с другим и другими, с читателем, с ухом мира, с прохожими, с собой прошлым и будущим, с инобытием, запахами, тенями и облаками, отправившись «В широкошумные дубровы» (А. Пушкин) уединения.

Для неё характерен минимализм, спонтанность, автор един во множестве лиц – от другого «Я» до участника видео. Она объединяет видеоряд, где сочинитель является другим — персонажем и актёром, захватывая происходящее глазком видеокамеры, с сочиняемым на лету рифмованным стихотворным произведением. Желание отразить окружающий мир и сделать его равноправным участником видеоселфи реализуется при съемке с элементами игрового и документального кино. Стрессовое состояние сочиняющего, близкое к вдохновению, сопровождается необходимостью сочинить стихотворение из нескольких строф в ограниченное время, что избавляет пишущего от привычных табу на неточную рифму, анжамбеманы, чрезмерную герметичность либо наоборот упрощённость. Личность или двойник импровизатора — кто он? Как преодолеть то, что называется отвращением к своему бытию и его хтонической истории?

Комплекс Нарцисса, который обычно называется самолюбованием, трансформируется в сложное отношение к своему двойнику, являющимся подлинным либо наоборот мнимым «я», подобным отражению Нарцисса в зеркале «магического кристалла» стихии.

                        Луиза Стэнли "Нарцисс и Эхо"

Пространство, попадающее в кадр или служащее отправной точкой, вызывает ряд ассоциаций, например, осенний клён в пламени листвы может стать «есенинским» не только в стихотворении, но играть подобную роль своим обликом. Также характерны ассоциации со всем корпусом русской поэзии, возникающие спонтанно. Происходит медитация, очищения, катарсис. Играющий арлекин – одна из масок сочинителя — так, стихи Владимира Набокова писались от имени персонажей, чтобы представить иную поэтику, нераскрытую автором под именем Сирин или Набоков. Видеоимпровизация может не отражать в словах предметы попавшего в кадр пространства, обращаясь к миру потустороннему, но, тем не менее, видеоряд имеет значение для целостного восприятия стихотворения. Герой — реалист и мечтатель о новом золотом веке поэзии, когда люди путем сознания будут обмениваться поэтическими произведениями через «шестое чувство» (Н.Гумилёв).

Видеоимпровизация как жанр:

Импровизация
Интервью
Эхо
Вопрошание
Исповедь
Отклик
Интерпретация
Выслушивание
Кокон Психеи
Выпаривание киновари
Опавшие листья и Уединённое
Маргиналии
Сомнамбулизм
Растворение
Выпархивание
Алхимический процесс
Предвосхищение
Откровение
Пророчество
Вещание
Карнавал кармы
Амальгама слова
Диалог с природой и тенями
Окликание вечности
Записи на манжетах
Самопознание

Некто с рождения нашего творит и записывает безостановочно нашу жизнь. Видеоимпровизация — попытка соавторства и диалога при помощи новейших электронных средств. Экранизация потаенного и не выносимого на поверхность в обычном поэтическом тексте, когда работает множество сдерживающих факторов, объединенном в одну негласную установку. Это может произойти только на стыке жанров, когда ни один жанр – декламирование, поэзия, кино — не проявлен в полной мире, и над ним нет самоцензуры и стражей внешнего мира. Окраинность жанра сродни провинции смыслов и слов, где нет тотального контроля над сознанием со стороны самого сознания и возможен глоток свободы в прорыве к подлинной эстетике постакалиптического мира. Видеоимпровизация при использовании видеоряда парадоксально говорит об иной реальности, преодолении матрицы и выходе из голограммы – предметы фона случайные символы, но они могут меняться и вести себя не так, как задумано и предполагается на краю материи.

Чуть замедляя ход,
Ты выпадешь из матрицы.
Спешит во мгле народ,
С собакой в вечность катится –

Течёт, скользит, бредёт,
Бежит во сне суровом,
А ты замедли счёт
И стань всему основой –

Рассыпется вокруг
Юдольный мир прозревший,
А ты из центра вдруг
Лети душой окрепшей

К таимым родникам,
Преображая горний
Полёт, и сквознякам
Дай силу, ты – упорней.

Поэты полюбили кинематограф сразу после его возникновения, он повлиял на язык поэзии, появилась большая внимательность к предметному миру Вспомним «Кинематограф, три скамейки» О. Мандельштама, «Люблю я световые балаганы все безнадежнее и все ясней» В. Набокова. Прием монтажа, близкого и дальнего взгляда камеры использован А. Блоком в стихотворении «Под насыпью, во рву некошеном…» Счастливую жизнь в искусстве А. Блок сравнивал с кинематографической иллюзией:

И грезить, будто жизнь сама
Встает во всем шампанском блеске
В мурлыкающем нежно треске
Мигающего Cinema!

В романе В. Набокова «Дар» поэт Фёдора Годунов-Чердынцев приобщается к тайне пушкинского «Пророка» и импровизатора из «Египетских ночей», когда у него внезапно рождается стихотворение о берлинской ночи: «Он был исполнен блаженнейшего чувства: это был пульсирующий туман, вдруг начинавший говорить человеческим голосом. Лучше этих мгновений ничего не могло быть на свете. Люби лишь то, что редкостно и мнимо, что крадется окраинами сна, что злит глупцов, что смердами казнимо; как родине, будь вымыслу верна. Наш час настал. Собаки и калеки одни не спят. Ночь летняя легка. Автомобиль, проехавший, навеки последнего увез ростовщика. Близ фонаря, с оттенком маскарада, лист жилками зелеными сквозит. У тех ворот – кривая тень Багдада, а та звезда над Пулковом висит».

Режиссёр Андрей Тарковский использовал стихотворения отца, Арсения Тарковского в фильмах «Зеркало» и «Сталкер», можно говорить о том, насколько использование классических произведений обогащает кинематограф. Режиссеры советские, российские и западные любят снимать сериалы про богемных поэтов, используя образ в зависимости от конъюнктуры времени карнавальные упрощённые образы. Но вот поэтическое вдохновение средствами кино передать сложнее. Поэт Юрий Левитанский уподобил жизнь человека кинематографу в одноимённом стихотворении, в этой видеоленте человек становится и проще, и мудрее, проходя от возраста чёрно-белого и немого восприятия мира к ощущению полутонов, красок и звуков, доступных лишь острому духовному зрению через «Одинокий голос человека» (название фильма А. Сокурова):

Даже если где-то с краю перед камерой стою,
даже тем, что не играю, я играю роль свою.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу.
То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.
То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,
жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!

Многие персонажи там присутствуют незримо и подразумеваются – Творец, Библейские персонажи, писатели и поэты, художники, ангелы, тени близких и ушедших. Обращения к памятникам — они молчаливы и доброжелательны, откликаясь на сочиняемые строки: памятники Пушкину, Крылову, Достоевскому, Рахманинову, Есенину, Виктору Цою, монумент лётчикам-героям, статуи советского времени в Парке Победы Санкт-Петербурга, а также связанная с ней городская тема культурных и заброшенных пространств. Слова гармонизующего стихотворения являются кодом для открытия эзотерического сейфа через селфи. Попытка за попыткой подобрать ключи для единого мира потусторонности и яви.

Иоанна Крестителя
Узнаю на пути —
Голову первозрителя
У бессмертья в горсти,

Где футболлеры взмылены,
Мяч летает тугой.
Ради крестного имени
Поддающий ногой

Получил посвящение,
И в воротах судьбы
Бездна жаждет отмщения,
Та, с которой на «ты».

И судья провозвестия,
И его голова
Пред ненастьем бессмертия,
Где игра — кружева.

Видеотограф — авторский неологизм — кинематограф идей, он сродни эзотерическому кинематографу. Мир создан Словом, и во время сочинительства рождаются новые слова.  Зачастую спонтанно рождаются неологизмы. Например, слово стихаски — на котором строится стихотворение с аллюзиями на породу хаски и на мифологических псов Актеона, преследующих сочинителя стихов, слово ацтекарь – в котором едины блоковский аптекарь и некий ацтек-целитель одновременно, слово – прощаница – от  плащаницы Спасителя и его прощения свыше, слово апоколесничий – возница и глашатай Апокалипсиса, слово эфиролган — эфир умиротворения, слово синиматограф — кинематограф синевы, пространства идей, слово листница — мост, лестница, эскалатор, возносящий к пространству образов и мыслей. Вкупе с внеязыком рождается новая поэтическая и видеоречь. 

Арлекин Серебряного века под маской пророка мог бы согласиться с мнением Алексея Константиновича Толстого:

Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!
Вечно носились они над землёю, незримые оку.

Таково поэтическое мифотворчество: пришедшее поэту в голову в готовом виде он приписывает высшим силам, гению, садам Геликона, чудному источнику, силясь разгадать одну из тайн бытия. «Почему мысль из головы поэта выходит уже вооружённая четырьмя рифмами, размеренная стройными однообразными стопами? — Так никто, кроме самого импровизатора, не может понять эту быстроту впечатлений, эту тесную связь между собственным вдохновением и чуждой внешней волею…»  — задавался вопросом поэт Чацкий в «Египетских ночах» А. Пушкина, дивясь дару импровизатора итальянца. Мы ли сами сочиняем стихи в минуты вдохновения, или они приходят свыше? На этот вопрос невозможно ответить однозначно.

Мы множим своих двойников, персонажей, актеров, арлекинов, ресничих, поверхностночих, еще многих и многих, кому нет имени. Мы создаем новые слова, слагая видеоселфи, потому что прежние слова уже остаются в бренном мире, а наша цель – запечатлевать новое и новое стихотворение, расшифровывая его и оставляя на бумаге. И в этом двойном пульсе – в виде книге и в виде видеоимпровизации, оно существует где-то там, а порой и здесь, когда мы обращаем на него внимание – свой глаз, ухо, или внемлем ему тем, что еще не разгадано, то, что мы пытаемся угадать за полупризрачным глазком всевидящего ока.

О, физический язык,
О, язык нездешний!
Между вами бездны зык
И трамвай неспешный.

Искры мечут провода,
Некто на подножке.
От возмездья нет следа,
Холодно в окошке.

Там луна слюды, мой друг
Прозревает в сини
Окоёма вечный круг
И язык пустыни –

Благостыни вечных дел
Сквозняка над сушей.
Двуязыкий мой удел –
Воспевать и слушать.

Кинематограф – это наши шаги, отдающиеся в вечности, эхо безбрежья. Нарцисс смотрит в глазок видеокамеры, который мнится ему водой. Он трогает ладонью, пытается выпить, но эта влага не насыщает, она лишь окрыляет, он понимает, что небо – это тот же водоём, в который можно смотреться. И он запечатлевает весь миф целиком, а не только его обломки. Нарцисс становится преображённым, так и записывающий селфи внезапно оглядывается назад и видит там пепелище, потому что чей-то взгляд уже прошел по поверхности этого мира. А когда взгляды пересекаются, они становятся клинками ядерного, лазерного оружия. Порой хочется уединиться, чтобы создать стихотворение в тишине, в каждом дереве прозревая Древо Мира. Поэтому вкрапления архаичной лексики и высокого штиля нередки в видеоимпровизации.

Но также мой герой идёт в торговый центр, где присутствуют манекены, продавцы, и кучи товаров, лейблы,  — всё это он запечатлевает, записывая стихотворение о развоплощении материи, не ради того, чтобы всё перешло в состояние антиматерии, но для осознания, что представляет собственное я, не отгороженное от него оболочками одежды, плоти, того, что надо купить, всех мыслей о завтрашнем дне, которого не бывает, потому что есть только настоящее, которое нас записывает.
 
А то, что запечатлеет нас завтра, будет совсем другим. И мы будем совсем другими, хотя внешне не изменимся. Но душа может уже упорхнуть через невидимый глазок видеокамеры. Я  или мой персонаж обращается ко многим писателям и поэтам, жившим до меня, чтобы внимать их голосу оттуда и эхом отзываться через амальгамы поверхности.

Но может быть всё это тщетно, и существует лишь голос извне, который мы принимаем за свой, являясь и хроникерами, и дегустаторами, экспериментаторами, новаторствуя в той области, которая давным-давно уже стала прошлым в каком-то времени, потому что все времена закончились, накопившись, а мы лишь идем по винтовой лестнице, рифмуя ступени, свои шаги, и нечто, что ложится в рифму, соответствуя ритму, метру и всему, что мы зовем звуковой волной. Она одна из главных здесь, потому что подсказывает нам шаги, предупреждая: “Не оступись!”

Мост, эскалатор, лестница, «Листница» из кадров лица состоящая из отдельных кадров или ступеней, также рифмующихся между собой, как и слова сочиняемого стихотворения. Видеоселфи – это поток кинематографа, который течёт всегда. Мы его не замечаем, потому что привыкли от рождения, кто-то наблюдает за нами: ровесники, взрослые, коллеги, сослуживцы, близкие люди, и так от начала до конца. Глазок камеры кажется бесстрашным, он смотрит на нас с неба, ото всех вещей, и мы не защищены от его взора, но порою пытаемся прервать несовершенство, в котом нас записывают, а не мы. Поэтому стихийное создание видеоселфи – некое стремление выйти за рамки времени, в котором мы актёры, где все роли предписаны и судьба предназначена свыше или кем-то. Как Виктору Цою, лидеру группы «Кино», памяти и памятнику которого посвящена видеоимпровизация:

Памятнику Виктора Цоя

До свиданья, герой!
Воплотившись в иных...
Но уводит конвой
Твой задумчивый стих.

И звезду ноты Соль,
Просиявшую вдруг,
В бездне встретить изволь –
Там твой истинный друг. 

Постамент-пьедестал:
Лётчик ты, космонавт,
Музыкант, просто Цой –
Людям страждущим брат.

Я виновен ли, что
Укоризна твоя
Просквозила за то,
Что, что грядущего дня

Ты живой исполин,
Но не сдвинуться враз.
До свиданья! Мужчин
Ты отдал про запас

Новой битве вокруг,
И трава горяча,
И слова выше мук,
Где заката парча.

Художественный и публицистический язык переплетены, спонтанность непредсказуема, так меня принимали за представителя надзирающего органа ЖКХ и требовали спилить падающее дерево, у памятника Достоевскому у Владимирского собора девочка-цыганка подошла просить милостыню, однако, увидев на экране своё отражение, быстро ретировалась. Для людей я являюсь этим, понятным, а на деле – другим и неразгаданным.
Свет, сумрак и тени – такие же участники съёмки, как сам импровизатор. Окружающий пейзаж, парковая зона или людные улицы, ночные условия с горящими фонарями, окнами, редкими фарами, когда лицо не проявлено полностью, а мир погружён в сумрак, лето и зима – с её холодом и ветрами, простужающая горло. Ветка кустарника, неожиданно обнимающая и несущая весть. Голоса птиц и насекомых, обрывки разговоров, непонятные звуки, лишь потом услышанные при перемотке записи – все образует единый хор с голосом автора или аватара записи.

Ради чего это создаётся, когда человек внемлет неслышимому ритму и с помощью ямба, амфибрахия и других размеров оказывается в неведомом измерении, когда на импровизацию отведены секунду, а мир живой и предметный, проявленный и скрытый ширмой телесных оболочек явно не ждёт твоего просветления и вдохновения? Быть может это наша душа спешит перед камерой выговорить и запечатлеть то, что было скрыто от неё и скрывала она в этом кинематографе грёз и рифмованного прикосновения к тайне бытия. 

В кино важнее свет,
Чем прочие детали,
А в нём главнее цвет
И огненные дали,

Что лицезрятся здесь,
Предстанут и предметом,
И тем, что видит весь
Наш мир, сияя светом.

Кинематограф – свет,
И фонари неволи
Смеркаются, где нет
Для них беспечной воли.

Фонарщик записной
Пребудет в откровенье,
И он зажжёт весной
Наш факел вечных бдений,

Переступая тот
Порог, где тьма и скука,
И осветит как Бог,
И Бог ему наука.