ПОЭТЫ ГРАНИТНЫХ БЕРЕГОВ

Серия книг: «Живая антология»

Андрей РОМАНОВ

КРАТКОСТЬ НЕ ВСЕГДА СЕСТРА…
ИЛИ
РАЗГОВОР С МОЛОДЫМИ ПОЭТАМИ ЧЕРЕЗ СОРОК ЛЕТ.

Перекличка со статей Л.И. Хаустова «Разговор с моло-дыми», (Альманах «Молодой Ленинград-1976»).

Почему лирические стихи нужно создавать только от первого лица? Да всё потому, что каждый конкретный читатель, увидев в тексте местоиме-ние «я», внутренне поставит себя на место автора. И тогда всё,  что было написано вами, непременно станет достоянием другой души, а сопережи-вания чужого вам человека по поводу ваших стихов неожиданно окажут-ся для него личными переживаниями, без которых ваши стихотворные тексты никогда высокой поэзией не обернутся.

ВМЕСТО ЭПИГРАФА ЛЕОНИД ХАУСТОВ:

ОТРЫВКИ ИЗ «РАЗГОВОРА С МОЛОДЫМИ»

Рождение стиха – это сложный и тонкий процесс, в котором стремление поэта выразить содержание как бы само находит нужную форму. Иначе говоря, рождение стиха во многом интуитивно. Чаще всего новое стихотворение представляет собою строительную площадку для дальнейшей работы, где взыскательный автор – и архитектор, и прораб, и рабочий, действующий на ней.
…Стихи не пишутся «на тему». Убежден в обратном: тема рождается из материала. Чего не терпит поэзия – так это прописных истин.
Сегодня, наконец-то у критиков не в чести декларативные трескучие стихи почему-то именуемые «газетными». И всё-таки они появляются многословные или краткие, внешне актуальные произведения.
«Читатели отличат Лермонтова от какого-нибудь фразера, который занимается стукотнею звучных слов и богатых рифм, который вздумает почитать себя представителем национального русского духа потому только, что кричит о славе России, кстати нисколько не нуждающейся в этом».
Как убийственно это сказано!
Риторические, многословные стихи противоположны понятию талантливые.  «Талант – это самоограничение», – говорили древние греки. «Талант это умение удивлять правдой», – писал Лев Кассиль.
Жизненность – сущность искусства. Больше всего на свете художник должен любить жизнь.
Несуразности, встречающиеся в стихах, часто объясняют «своим видением» поэта. Большим недостатком многих наших поэтов является бедность их словаря. К примеру, получая в 1946 году из рук редактора рукопись своей второй книги стихов, я обратил внимание на подчеркнутое им в двадцати местах слово «ветер». При этом редактор сказал: «Не думайте, что я прочитал вашу рукопись. Просто я все рукописи молодых поэтов проверяю на слово «ветер», и, как видите, не напрасно. Поищите, пожалуйста, что-нибудь посвежее ваших «ветров».
Восприятие стихов – процесс сугубо творческий. Чтобы испытать радость от чтения стихов, необходимо, не скупясь, тратить душевную энергию. К сожалению, приходится встречать молодых поэтов, которые заявляют, что, мол, читать стихи они не особенно любят, а любят только их  сочинять. Смею уверить: тем, кто равнодушен к чтению стихов, никогда не удастся написать что-либо стоящее. Воспитать в  себе читателя пристрастного, заинтересованного, компетентного – первостепенная задача каждого молодого поэта.

АНДРЕЙ РОМАНОВ ЧЕРЕЗ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ ПРОДОЛЖАЕТ РАЗГОВОР СВОЕГО УЧИТЕЛЯ С МОЛОДЫМИ ПОЭТАМИ ВСЕХ ПРЕДСТОЯЩИХ ВРЕМЕН.

Практические выводы из подобного сегодняшнего разговора нынешние молодые вряд ли сумеют сделать. Ведь в отличие о Л. И. Хаустова, вступившего в 1975-76 годах в диалог с надвигающимся поколением поэтов, сегодняшние «гении» нас вполне могут и не услышать, ибо они никак не зависят от качества написания своих бессмертных виршей. С их стороны идет постижение неких «новых стихотворных форм», и, по  мнению, бытующему в младопишущей самоуверенной среде, чем формально «хуже», тем лучше! При этом сами молодые считают нас престарелыми маразматиками, ничего не понимающими в современной поэзии, во-первых, а во-вторых: они еще смеют изгаляться над теми, кто был нами принят в Союз писателей России в возрасте до 35 – 40 лет. Дескать, пусть вы из себя, якобы, там что-то представляете, а печатают-то в «Молодом Петербурге» все-таки нас, а не вас молодых членов Союза!
Катастрофическая несправедливость!
Кормить «улицу» за счет бюджетных средств, выделяемых исключительно для членов Союза писателей, не могут оправдать никакие издательские «традиции» советского периода. Тогда нам было понятно, что фактически единственный альманах, где с нами еще быть может станут «церемониться», – это «Молодой Ленинград». Во всех остальных изданиях, к примеру – «День поэзии», или «Нева», «Звезда» или, «Аврора», разговор с молодыми, хотя бы и выпустившими первые книги, был весьма жесткий.
Этот разговор начинался с первой страницы принесенной поэтической рукописи и заканчивался на ближайшем огрехе, – с объективной (подчеркиваем) точки зрения редактора-составителя. К примеру, – натолкнувшись в шестой раз на слово «ветер». Времени на «строжайший отбор» у штатных сотрудников издательств практически не было. Хватало лишь на членов Союза писателей СССР и России, поскольку последних положено было публиковать по статусу! Причем эти стихотворные произведения, даже при всей подчас малоодаренности, отличались достаточным профессиональным уровнем.
Молодые могли фыркать в кулуарах Дома писателя, что, мол, к примеру, Б. Кежун, В. Азаров, П. Ойфа и тому подобные поэты, ничего из себя не представляют, но вступить с ними в соревнование на ринге печатных площадей они имели возможность только при создании практически высококлассно «сделанных» стихов.
Эти требования, – «Делай с нами, делай, как мы, делай лучше нас!», – собственно говоря, не изменились даже по прошествии  нескольких десятилетий.  Поэтому мой откровенный разговор с нынешним поколением «молодых», хотелось бы начать с тех азов, без которых их стихотворные потуги будут благопристойно заканчиваться книжками, изданными за свой собственный счет.
Весьма уважаемая мною прозаик-документалист М. Боженкова в недавней телефонной беседе весьма недвусмысленно возразила мне, что только грядущие поколения способны разобраться, в том, кто сегодня создает «гениальные» или весьма близкие к этому понятию произведения. Но я еще раз хочу напомнить всем, что мы абсолютно не глупее наших потомков. И, владея более чем двухсотлетним литературоведческим опытом, можем с достаточной степенью вероятности определиться, кто же станет представлять сегодняшнюю поэзию на вневременном форуме грядущих лет.
И это будут именно те поэты, которые работают в рамках традиционного русского стихосложения; при этом надо учесть, что оно практически себя не исчерпало.
Итак, на что хотелось бы обратить внимание наших молодых поэтов? Во-первых: на их собственную молодость. Начинать работу в литературе после выхода на пенсию, просто не серьезно. В свое время, когда престарелый солист балета Мариинского театра стихотворец М-ский сунулся со своими наскоро испеченными виршами в Союз писателей, я вынужден был ему сообщить, что работе над стихами никогда нельзя придавать статус «второй» профессии.
– Вы же не возьмете меня в балетную труппу, если мы сейчас с А. Мальцевой исполним для вас вальс или бразильское танго? Нет. Тогда почему вы хотите на счет «раз два, три!» стать профессионалом в деле, которым я в частности занимаюсь без малого сорок  лет?
Поэтому молодые поэты должны забыть слово «вдохновение»! Ужасно, но факт… Почти ежедневное создание новых стихов, вне зависимости от завтрашней контрольной работы по физике, или неожиданного вступления в законный брак вашего очередного «предмета вдохновения». Объективный философский закон перехода количества в качество действует в этом случае безотказно. Из примерно двухсот стихотворений, написанных молодым поэтом за год, реально не менее тридцати на первых порах будут представлять интерес для неопределенного круга читателей. Запомните: существует реальная удручающая статистика: из десяти тысяч стихотворений, написанных поэтами, всего сто из них оказываются востребованными через год. Только десять стихотворений проживают десятилетие, и лишь одно – может рассчитывать на упоминание через сто лет. И когда уважаемый А. Ахматов сообщает, что его талантливый 37-летний ученик написал за свою сознательную жизнь тридцать (!) стихотворений, то можно лишь посочувствовать  ученику по поводу бессмысленного прожигания его творческого времени и отпущенного ему дарования, а учителю – по поводу растраченных вхолостую занятий на передачу стихотворного опыта.
Следовательно, – каждодневная напряженная работа. Как изволил повторять за римскими классиками Ю. Олеша: «Ни дня без строчки»…
Однако надо помнить, что любое дело, – хоть сколачивание табуреток, хоть возведение кирпичной кладки, хоть изготовление кирзовых сапог,  – требует от мастера квалифицированной работы. Есть у столяров такое профессиональное понятие, как «заподлицо». Так вот и стихи нужно делать «заподлицо», в соответствии со строгими правилами русского стихосложения и «великого и могучего» русского языка.
Иными словами запросто стихи написать невозможно, нужно пройти тяжкую школу профессионального мастерства, освоив ее так, чтобы можно было бы повторить вслед А. Твардовскому: «Вот стихи, а все понятно, всё на русском языке». Помню, как на семинарах, которые мне посчастливилось вести со Львом Куклиным, маститый руководитель вежливо интересовался у некоторых наших подопечных, какую оценку они имели в школе по русскому языку. И узнав, что «твердую тройку», сочувствующе кивал: «Оно и видно по вашим стихам, уважаемый, что на тройку. Оно и видно…».
К сожалению, Лев Валерианович не договаривал, что, изучая лишь по книгам правила грамматики, постичь премудрости русского языка для создания стихов практически невозможно. Помните знаменитую поговорку, что ребенка надо учить, пока он лежит поперек лавки? Вот то-то и оно… Только при  постоянном общении со взрослыми, владеющими в совершенстве русским языком во всем его многообразии, четырехлетний карапуз овладевает на подсознании всякими грамматическими тонкостями, в дальнейшей жизни применяемыми автоматически. Находясь же в ясельном «стаде», маленький русский человек, общаясь со сверстниками на «детском языке» может научиться лишь   мычанию, а от затурканных воспитательниц исключительно отдельным выкрикам типа «нельзя!», «короче» или  «прикольно». Не обижайтесь на меня мои молодые коллеги по перу, но      А. С. Пушкин в детский сад не ходил.
Из всего вышесказанного следует лишь один неутешительный вывод: для создания поэтических шедевров одного «вдохновения» просто недостаточно! Для этого существует жестокий ряд необходимых условий, при отсутствии которых творческий процесс превращается в адовы муки преодоления классической формы в ущерб «бессмертному» содержанию.
Я уже не говорю о природном маломальском музыкальном слухе, без которого процесс органичного аллитерирования строк и строф будет для начинающего поэта попросту недоступен.
Но допустим, что молодой поэт первых два объективных условия «выполнил»: и слух-то у него есть, и в знании языка не откажешь. Но тогда необходимо самоустраниться от окололитературной молодежной тусовки и начать овладение «секретами» профессионального мастерства, желательно под квалифицированным наблюдением опытного мастера. А у нас с опытными мастерами дело катастрофически швах! Загляните в любые московские издания, о питерских я даже и говорить не стану, – практически из рифмованной продукции нечего почерпнуть!  А почему? Да потому что даже «Литературная газета» вынуждена публиковать подборки поэтов и поэтесс, стихи, в которых нет самого главного – поэзии. Куда же она девается?  Да все туда же: в скрупулезное описание минувшего, в исторические экскурсы, в стихи о стихах, в пейзажную лирику, в обличительные лозунги и клеймение врагов Руси, в переписывание Ветхого и Нового заветов и, наконец, в отказе от истинно лирической доминанты, а если говорить попросту, по-рабочему, – от темы здоровой любви мужчины к женщине, ко взаимному продолжению рода человеческого…
Но еще одно ключевое условие: поэзия  рождается в стихах исключительно при соблюдении всего комплекса профессиональных  навыков, овладение которыми невозможно без применения так называемого метода «камертона».
Об этом вам никогда и никто не скажет в открытую. Девяносто процентов пишущих стихи об этом методе просто не догадываются, а если и применяет его, подражая столпам отечественной поэзии (Есенину или Рубцову, Мандельштаму или Цветаевой), то дальше подражания дело не идет.
А ведь концертный рояль без этого маленького U-образного помощника не настроить, как невозможно самостоятельно настроить на профессиональную поэтическую работу обычный человеческий мозг.
Для того чтобы  применить «метод камертона» не в ущерб собственному творчеству, нужно сделать для себя чтение чужих стихов обязательным занятием. Еще в начале 60-х годов на «Поэтической пятнице» в газете «Смена» поэт-фронтовик Г. Б. Гоппе рекомендовал нам читать «миллион стихов». И он был категорически прав! Это сегодня каждый «уважающий себя» молодой поэт, к сожалению, читает исключительно самого себя. И если в периодическое издание его собственные вирши по той или иной причине не попали, то всё остальное, опубликованное там, ему и подавно не интересно.
Так что же всё-таки читать? Всё подряд, включая классическую поэзию, стихи советского периода, а также сегодняшнюю, предлагаемую в широком ассортименте, самодеятельную кухню самиздата. У вас будет развиваться вкус, вы научитесь реально отличать хорошее от плохого с первых четырех строк, станете строже относится к самому себе. И когда те или иные фрагменты чужого стихотворения схватят вас за живое, берите перо и бумагу, включайте компьютер и, строго ритмически и интонационно следуя за каждой прочтенной строкой, создавайте свое стихотворение, как бы по мотивам прочитанного. Желательно чтобы камертоном были отнюдь не стихи вышеперечисленных классиков.
К примеру, лично мне помогли в этой ситуации абсолютно нелюбимый мною П. Антокольский. Или малоизвестный Федор Сухов из Н. Новгорода.  Или весьма известный Валентин Устинов из Петрозаводска. Когда на пленуме 1998 в году Надежда Мирошниченко из Сыктывкара вслух читала в его присутствии мою, по ее словам, весьма самобытную поэму «Купанье в полночь», Валентин Алексеевич решительно отрицал, что она написана мною по мотивам его «Веснянки».
Конечно, многое из того, что будет создано вами с помощью этого метода, классикой литературы не станет, но зато вы научитесь, как я уже говорил выше, делать стихи заподлицо. И уж тогда-то формально придраться к вам ваши недруги, увы, не смогут. И когда они станут, скрежеща от зависти зубами, говорить, что вы всего лишь (!) «научились рифмовать», имейте в виду, – виртуозное владение точной рифмой одно из важнейших достоинств поэтической продукции.
Почему я назвал ваших друзей-оппонентов – недругами. Да потому что в поэзии окололитературная тусовка весьма недружелюбно относится к тем из нее, кто, не сорвав голоса, реально добивается творческого успеха.  Это всё равно, как если бы вы, будучи высококлассным скалолазом, настырно преодолевали бы высоту, приближаясь к заветной вершине, а зрители, стоящие внизу, на подсознании только одного и желали бы вам: оступиться и разбиться.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ПРИГОДНОСТИ НАЧИНАЮЩЕГО ПОЭТА

Вполне закономерным итогом вашей стихотворческой деятельности должна стать первая книга. Сегодня эту книгу издать баснословно просто: написал 30 стихотворений за 37 лет жизни, сложил в кучу и под названием «Избранное» отнес в типографию. Потом расплатился за тираж и раздал его друзьям и знакомым. Ура!!!
А что делать дальше? Прожить еще 37 лет – проблематично, даже кропая по одному стихотворению в год… Вам может не хватить или самой жизни, или серого мозгового вещества.
Первую книгу мне предложили издать, когда мне было уже 28 лет. Уважаемый Леонид Хаустов безжалостно повычеркивал из составленной мною по собственному разумению рукописи половину стихов. Другая половина изобиловала пометками и контекстными рекомендациями, чего бы уважаемый метр желал видеть в каждом оставленном стихотворении.
– Даю тебе двадцать один день. Когда вернусь из дома творчества, звони, приноси исправленную рукопись. Может быть, тебе повезет, если справишься с моим заданьем.
Мне повезло.
Но то, как я просидел двадцать один августовский день за письменным столом, показалось мне легкой прогулкой, после звонка Светланы Молевой, – редактора третьей кассеты Лениздата.
Слава Богу, я работал у Пяти Углов и мог добежать до Лениздата в обеденный перерыв. Но больше всего я боялся не понравиться С.В. Молевой в первые секунды встречи. Недаром ведь свою первую книгу тот же А. Кушнер недвусмысленно назвал – «Первое впечатление».
На меня пристально глянула из-за письменного стола женщина-ровесница, и мне стало ясно, что отрицательного впечатления я на нее, слава Богу,  не произвел. За соседним столом, прислушиваясь к нашему разговору, трудился Б. Г. Друян.
С. Молева предложила мне, во-первых: кое-что подправить, а во-вторых: принести еще строчек двести.
И эти «сто или двести» продолжались до тех пор, пока мою 32-страничную первую книжицу не собрались, наконец-то, сдавать в набор. Прощаясь, я вежливо поинтересовался, что с этого момента мне не надо будет подносить еще энное количество стихов, ведь у меня, –  их просто больше нет! Редактор вежливо уведомила молодого автора:
– Всё-всё. Мы ведь и так провели  с вами, Андрей Владимирович, большую работу… – И вдруг, хитро подмигнув, спросила, – а всё-таки еще пятьдесят строчек, может быть, до  завтра найдете?
Я нашел… И в этот досыл попало мое единственное, написанное белыми стихами произведение о Лермонтове и Тенгинке. С. Молева, посоветовавшись с Б. Друяном, немедленно поставила его в книгу, и именно оно, год спустя, своим неординарным подходом к интимным фактам из лермонтовской биографии повергло в шок всю присутствующую на секции поэзии литературно-критическую общественность.
  Это была жестокая проверка на так называемую профпригодность. Но чтобы подготовиться к подобному «счастливому жребию», могущему выпасть нам в любой промежуток творческого времени, нужно было иметь «в столе» те самые пресловутые «сто-двести» вполне приличных строк на каждый (!) визит к редактору, работающему над вашей персональной первой книгой. 
Давайте, займемся арифметикой, отбросив всякие философские законы о переходе количества в качество.
Будем брать по минимуму:
* 100 строк х 20 визитов=2000 строк;
* 2000 строк : 5 лет = 400 строк/год;
* 400 строк : 10 мес. = 40 строк /мес.
Как вы понимаете, этого катастрофически мало для создания качественной продукции, да еще и подлежащей вполне вероятному редакторскому «жесточайшему отбору».
Попробуем с другого конца:
* 24 строки х 10 стих-ний = 240 стр./мес;
* 240стр./мес. х 10 мес. = 2400 стр./год;
* 2400строк: 10 визитов = 240 стр./визит.
А вот это уже другое дело! Если у вас даже затребуют по 200 строк у вас останется в запасе по 50 строчек на визит, а всего около 1 авторского листа (семиста поэтических строк) резерва.
Но один авторский лист – для молодого, «красивого, двадцатидвухлетнего» поэта, пожалуй, маловато… Поэтому увеличивайте производительность труда, не стесняясь каждодневной работы над строкой, строфой и целым стихотворением. И не надо играть в кошки-мышки с поэзией, а именно, накатав «рыбу», откладывать чистовую отделку «на потом». Делайте хорошо сразу! И тогда количество наверняка перейдет в качество.

ЗАКОНЫ СОЗДАНИЯ ВЫСОКОКЛАССНЫХ СТИХОВ

Не менее важным подспорьем в создании высококачественной стихотворной продукции являются объективные законы русского стихосложения, без понимания которых на поиск нужного слова в строке будет уходить масса времени, не приводящего к удаче.
И первым из этих законов станет для вас закон палиндрома (перевертыша) по согласным звукам. Поэт Хлебников, потративший жизненное время на создание целой поэмы, в которой каждая строка представляет собой вышеуказанный перевертыш, ничего «городу и миру» не доказал.

«Кони, топот, инок,
Но не речь, а черен он…»

С таким же успехом сеньор Буратино тупо смотрел на палиндром, предложенный ему многоумной Мальвиной, «А роза упала на лапу Азора», – являющийся строкой из А. Фета, и никак не мог взять в толк: на чёрта ему этот самый Азор.
Не уподобляйтесь Буратино! И помните, – в русском стихосложении палиндром по согласным звукам всегда выручит вас, когда вы будете мучиться со словом, отыскивая его,  для того чтобы вставить в середину строки. Палиндром по согласным звукам поможет вам, уже определившимся с концевой рифмой, найти смысловое слово, открывающее смежную рифмующуюся строку, а уже по нему – заодно управиться и со смыслом последующей строки.

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
То как зверь она завоет,
То заплачет, как дитя.

Палиндром – это основное свойство русской поэзии. Без него вы не сможете выполнить процесс органичного аллитерирования очередного поэтического фрагмента. Конечно, вам не следует уподобляться К. Бальмонту и выдумывать очередной «чуждый чарам черный челн», или вслед за нерадивыми одноклассниками выдавать на гора опусы, типа «Отец Онуфрий осматривая окрестности Онежского озера обнаружил…» и т.д., и т.п. 
Сочетания согласных звуков в русской поэзии – классический метод обретения собственного поэтического голоса.

О весна без конца и без краю,
Без конца и без краю мечта.
Узнаю тебя жизнь, принимаю
И приветствую звоном щита.

Ненавязчивое высококлассное сочетание согласных звуков СН, ЗН, ЦН, ЧТ, КР и ПР создает удивительную завораживающую поэтическую картину. И не важно, о чем идет речь в предлагаемом  четверостишии! Важно, что перед нами поэзия! Но без природного музыкального слуха подобные шедевры состряпать невозможно…
Я уже не раз обращал внимание всего нашего питерского стихотворческого содружества, а не только молодых поэтов,  еще на один феноменальный закон. Суть его заключается в том, чтобы количество слов в строке было как можно меньше, по отношению к количеству слогов. Лучше всего, когда слов будет два! Примеры? Пожалуйста:

« …прозрачных улиц. И светла
Адмиралтейская игла».
Или: 
«За край земли держась когтями
телескопических шасси».

При применении метода поэтической экономии цена слова возрастает, потому что смысловая нагрузка на него становится слишком большой. Я не стану приводить примеры  того, как при неумении отыскать единственное слово, молодой автор запихивает в строку целую суррогатную серию из односложных и двусложных компонентов, не всегда попадающих в ритмику стихотворного размера. При этом порой впадает в пропиаренный маразм бессмысленного переноса последнего слова поэтического предложения в следующую строку, а порой и в следующую строфу. Стадо баранов на мясокомбинатовское заклание всегда ведет нанятый для подобного мероприятия козел-провокатор. В поэзии –  подобными делами занимается тот, кому «свыше» поручено спроваживать 90%  молодых поэтов в литературное небытие. Их заталкивают в болото пейзажной лирики, или в черную комнату философских верлибров, заставляя гнаться за черной кошкой, давно исчерпавшей себя западной поэзии. Или идти по тупиковому пути формального поиска, на котором сломали свои шеи и Кирсанов, и Крученых, и Асеев. Во времена застоя в разряд «гениальных откровений» зачислялись попытки молодых иносказательно переписать библию или мифы древней Греции, скрывая за этой дырявой ширмой антисоциалистический контекст.
«Насмешки вечные над львами, над орлами…» – всё это мы уже давно прошли на горьком опыте тех, кто так и остался «пригвожденным к трактирной стойке» сгоревшего Дома писателя.
...Настоящему поэту полиглотство противопоказано; по сути дела, он в большей степени должен быть  дилетантом в максимально широком диапазоне общечеловеческих  знаний и ремесел. Тогда, при условии профессионального, – с точки зрения самого стихотворческого искусства, – применения этих знаний, понятий, навыков, «выработанных человечеством»,  образная палитра становится яркой, неординарной, насыщенной и, что самое главное, удивительно ёмкой. Широкий кругозор позволяет поэту,  при условии применения многоцветного спектра понятий, вместить в объем даже одной строки огромный временной и смысловой пласт.
Поясню для «троечников от поэзии».
К примеру, они нарифмовали бы  о том, что,  «во-первых: в тридцатые годы был такой партийный деятель Карл Радек, сфотографированный с тросточкой-стеком, а также в крагах и очках; во-вторых: он, вместе со всей сталинской гвардией,  загонял севернее семидесятой широты не только папанинцев и челюскинцев; в-третьих: был он внешне  похож на профессора Паганеля  из популярного фильма тридцатых годов, в котором означенный Паганель ищет пропавшего папашу Гранта вдоль всей 37-й параллели, проходя при этом,  в-четвертых,  через Анды Южной Америки, где когда-то жили ацтеки, чьи обнаруженные кости, в-пятых: страшно напоминают вышеозначенный стек».
Я думаю, что при подобном способе самовыражения им понадобилось бы весьма значительное  количество рифмованных строк.
Теперь вновь обратимся к задаче, предложенной мною нашим литературным троечникам. Их-то ответ заранее известен, но вы посмотрите, как ныне покойный Сергей Дроздов изящно, по всем канонам поэтической экономии, доводит до читательских умов свое решение:

Дай косточек сухих, товарищ Радек,
Для ставших снегом безымянных дядек,
Которых за тюленью параллель
Загнал ты дирижерским взмахом стека,
Как будто белой косточкой ацтека,
Пытливый мой профессор Паганель!

В поэзии не всегда  важно  выйти на правильный ответ! В поэзии порой именно «неправильный» ответ являет собою истинную творческую удачу, при этом, словно в  математике, важна красота и простота решения. Что, собственно говоря,  с внешней легкостью и  показывает нам  Сергей Дроздов, трагически погибший в 2004 году.
Возвращаясь к цене поэтического слова, мне бы хотелось обратить внимание на самый главный компонент, без которого стихи, может быть, и состояться, но поэзии в них, к сожалению, ночевать не станет. Вы, уважаемые молодые поэты, можете сравнивать заостренные концы лыж с заячьими ушками, вы можете изобретать метаметафоры, но если вам до сих пор неясно, в чем разница между определением и эпитетом, то грош вам тогда цена! Героические попытки Льва Озерова  обратить внимание «молодых» на чудодейственную роль эпитета  окончилась закономерным крахом. И сегодня 99% поэтов всех возрастов и сословий значения эпитету не придают. А жаль…
Я уже сообщал выше, что у большинства поэтов многословие чаще всего оборачивается словоблудьем.

«На живопись времени много не надо:
Взглянул и опешил. Вот райского сада
Фрагмент – и не важно, что это не сад.
А, скажем, портрет, от которого взгляда
Нельзя отвести, или старый халат…».

Я не стану разбирать по строчкам предложенную «Литературной газетой» галиматью. Скажу только, что на тридцать одно слово в якобы поэтической строфе наличествует всего лишь одно определение «старый»! «Райский сад» трогать не станем, ну разве что укажем на недопустимую для поэта подобного «правительственного уровня» рифму «сад – халат». Значительно лучшим вероятно было бы, к примеру, «сад – маркиз де Сад». Куда подевался эпитет? А никуда! Он здесь и не предполагался, потому что именно о поиске точного эпитета говорил В. Маяковский, когда предлагал перелопатить
«…единственного слова ради
тысячи тонн словесной руды».
Владимир Владимирович естественно хитрил, он прекрасно был осведомлен и об аллитерации и о палиндромах, помогающих поэту в работе над словом.
Зато нынешним гениям «западло» заниматься вышеуказанной «грязной» работой.
Я не знаю, долго ли пришлось Михаилу Светлову  отыскивать эпитет к слову «нож», но всего лишь две его строки
«гильотины весёлый нож
ищет шею Антуанетты»
заставляют меня снять шляпу перед мастерски вылепленным поэтическим образом, за которым со всей очевидностью прочитывается весь ужас нескрываемого контекста. Но мне доморощенные критики, переполняющие окололитературные посиделки со всей ответственностью станут говорить, что «нож», дескать, «веселым» быть не может «по определению».
И тогда мне придется повести разговор о «правде жизни» и «правде поэзии». Чем они отличаются и почему практически всегда смертельно противостоят друг другу?
Слепая вера стихотворцев во всесилие описательной поэзии, основанное на личных впечатлениях во время сбора грибов, на исторических фактах, на газетных публикациях и, особенно на маршальских воспоминаниях, приводит их творчество ко вполне закономерному краху. Примером тому может служить громоздкая рифмованная «опупея», демонстративно названная «Куликово поле», одного, когда-то молодого поэта, прибившегося сегодня к руководству поэзией вообще.
Попробуйте ему сказать, что поэма должна была стать плохой изначально.  Так ведь не поверит! А все потому что, оправданием для создания подобных мыльных пузырей будет служить, якобы, необходимость передачи «нравственно-патриотического опыта». Как будто без этой поэмы потомки не смогут заглянуть в соответствующие справочники и не уяснить для себя всю Куликовскую коллизию.
В одном из последних номеров «Молодой гвардии» моим соседом по выпуску оказался и автор нижеприведенных цитат:

«Заря  у ног моих плескалась,
Шла ночь под щелканье дрозда.
Стекала с плеч моих усталость,
И в душу падала звезда».

А вот из следующего стихотворения:

В ночах, где звезд электросварка,
В обходах, пахнущих смолой,
Проступит явственно и ярко
То сходство с северной землей.

Или:

Люди – мы идем на поклонение
К лесу, к розовеющим лугам.
Глиною испачканы колени,
Лопухи колотят по ногам.

Или:

Иные слова и созвучия
Мне дарит в лесу тишина.
Ходи, удивляйся, заучивай,
Задумчивых трав имена.

О чем эти весьма неплохие стихи? Да собственно говоря, ни о чем… Как прозорливо заявлял когда-то М.А. Дудин: «О чем я думал? Ни о чем…  О том, что сердцу мило»…
Так вот, уважаемые молодые поэты,  то, что вашему сердцу когда-то было мило в реальной жизни, позже, в описательно-зарифмованном виде не сможет стать «милым» неопределенному кругу читателей, в силу тех условий, которые я приводил выше. И, кстати, имейте в виду, что окружающие вас «лопухи» всегда будут рады колотить вас по ногам, если свое творчество вы, с их же подачи, сориентируете на вышеприведенные описательные поделки.
Подобные, весьма неплохо изготовленные стихи очень напоминают мне любительские «фотки», отщелканные вашими друзьями-отпускниками в том же, к примеру, лесу, на речке, в поле, или у фонтанов и часовен. На них станет интересно смотреть ближайшему окружению, удивляясь: кто, во что был одет и, догадываясь, почему всесильные лопухи осадили потухший фонтан. Но к художественной фотографии весь этот набор никакого отношения иметь не будет.
«Правда поэзии» – это тот удивительный, запечатленный в стихах набор событий, контекстов, экспозиций, который не понятен не только неподготовленному читателю, но даже и поэтам, и критикам, не осознающим роль эпитета и поэтической экономии.
Такие стихи сложно читать со сцены перед случайной аудиторией. Аплодисменты будут жидкими, но затаенная зависть к более «удачливым» компаньонам по выступлению, сорвавшими бурные овации на, так называемых, сюжетных иронических безделушках, не должна препятствовать вашей дальнейшей работе, сориентированной на весьма пристрастное грядущее.

«Друг за другом, – зимою и летом,–
Пассажиров спасая от слез,
Мы тащились вокальным дуэтом
В неподкованном стуке колес, –
Я  мусолил скрипичное сальто,
Ты в Рамбове брала передых
И свое испитое контральто
Не меняла на пару гнедых...».

Стоит ли разъяснять внутренний контекст приведенной стихотворной цитаты? Говорить о высокопрофессиональных артистах – певице-контральто и скрипаче, – ставших ненужными  в период перестроечных новаций и вынужденных зарабатывать на хлеб, исполняя в электропоезде, идущем из Питера в Ораниенбаум (Рамбов), слезливый романс «Пара гнедых». Артистах, спившихся и состарившихся…
Вот пример того, как сокрытая за эпитетами и прочими стихотворными тропами «правда поэзии» становится «правдой жизни». И этот обратный процесс нашим молодым поэтам необходимо постигать каждый раз, когда перед ними оказывается чистый лист бумаги или безразличный ко всему экран персонального компьютера.
Наши многоумные критикессы, падкие до стихов, созданных военно-морскими волками, превозносят их, так называемую, «метафоричность» превыше колокольни Ивана Великого. Но метафора давно изжила сама себя по двум причинам: первая – из-за катастрофической возможности скатиться в болото элементарного сравнения. И вторая – из-за весьма сложного механизма создания подлинного метафорического образа.
«И еще не успеет ночь-арапка
Лечь, усталая, на отдых в тень,
Как на нее уже тушу вскарабкал
Новый голодный день».
Это яркий пример многофункциональной метафоры, описывающей языком подлинной поэзии страшную картину первой мировой войны, голода и насилия над беззащитными  невольными её соучастниками.
Перещеголять Владимира Владимировича рискнули метаметафористы Еременко, Жданов и другие. Но дальше «глубины коленчатого вала», в котором «ласточка летала», или

«Я женщину в небо подкинул
И женщина стала моя»,

дело у них не пошло.
В ином случае, об одном из четверостиший Ивана Жданова мне захотелось накатать целую статью, которую немедленно опубликовала «Литературная Россия» в 2001 году. Четверостишие того стоило. Но оно было выстроено великим метаметафористом как раз по принципу поэтической экономии и с эпитетами в каждой строке.
Не следует также забывать о такой важнейшей составляющей поэтического поля, как энергетика стихотворения.  Благородная попытка В. Меньшикова   создать особое направление в поэзии, так называемый, «Энергояз» и объявленные им публично имена поэтов, работающих в этом направлении, привели к откровенной травле «энергоязычников» со стороны воцерковленной окололитературной паствы.
Её (паству) взбесила вторая часть внедряемого Меньшиковым понятия. И она повела борьбу не на жизнь, а на смерть с «язычниками5», как будто дорога в Царство Божье без этой идиотской борьбы для всей паствы и лично всех писателей, поименно входящих в неё,  была заказана. Тем более что языческие понятия в своем творчестве отстаивал практически лишь сам Меньшиков. Но раздутый на пустом месте православными вождями внутренний литературный псевдоконфликт, расколол писательскую организацию на религиозной почве. На самом же деле рядовые посредственности под «кадильный канон» активно сгруппировались  и, затащив в свои ряды свежеиспеченного «язычника» В. Меньшикова, все силы бросили на борьбу с  подлинной русской патриотической литературой, продолжавшей в городе на Неве вековые поэтические традиции.
Есть за что позавидовать Н. Некрасову, «певцу боли и скорби народной», когда он задолго до всех «энергоязов» выдавал на гора удивительные трехсложники:

Не ветер бушует над бором,
Не с гор побежали ручьи, –
Мороз-воевода дозором
Обходит владенья свои.

Или:

Идет, по деревьям шагает,
Звенит по замерзшей воде,
И яркое солнце играет
В косматой его бороде.

Александр Блок в припадке уязвленного самолюбия аккуратно записывал в блокнот энергетически непостижимые откровения:

«Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого, как небо, аи».

Или:

«Но была ты со мной
                              всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки…»

Вышеуказанная энергетика весьма редко наполняет рифмованные творения в любом, наперед заданном поколении. Я призываю молодых осмотреться и уяснить для себя, кто из предшественников и сверстников отличается от общей ординарной массы стихотворцев? При этом понять, что сразу, начиная с первой же строки, энергия должна выпирать в «упрямое пространство» из создаваемых вами произведений. К примеру:
«Сокрушенья парень, не приемлю»… Принципиально не стану назвать авторов и указывать, где и когда создавались ими предложенные бессмертные строки начальных четверостиший.

«Радостный, веселый, бесноватый,
С марсианской жаждою творить,
Говорю, что небо небогато,
Но про землю стоит говорить».

«У меня не смертельная рана,
Я еще добреду до огня…
Улыбается мальчик с экрана
Бесподобно играя меня…»

«Он всё – тенором, всё тенором,
                                         со злобой,
Выводил рука, протянута к ножу:

– Ты забудь меня, красавица,
                                              попробуй,
Я тебе тогда такое покажу».

«Ночь стоит у взорванного моста,
Конница запуталась во мгле,
Парень, презирающий удобства
Умирает на сырой земле».

«Я ли свадебный поезд украшу,
Опрометчиво срезав цветы
Вдоль платформы,
                     где молодость нашу
Повторить не решаешься ты».

«Я нагнусь над водой,
                   там лежит колесо:
Медный обод и косточки спиц,
и увижу свое молодое лицо
в быстрых росчерках поднятых птиц».

Наверное, из приведенных выше примеров, любому даже самому «круглому отличнику» станет понятным механизм создания энергетических стихов весьма высокого порядка. Во-первых: не должно быть никаких, как я уже сообщал, формальных вывертов, противоречащих русскому классическому стихосложению. Во-вторых: необходимо строго соблюдать  очередность женских и мужских рифм, как при  перекрестной, так и при парной рифмовке. Женская рифма, поставленная на четные строки четверостишия, обычно снижает энергетику всей строфы, при этом кажущийся прогресс оказывается ко всеобщему конфузу элементарным отсутствием профессионального мастерства.
Не хотелось бы лазать за примерами в другие виды искусств, но никак не  обойтись без экскурса в фотографические дебри! Для того чтобы ваши снимки хотя бы отдаленно приближались к подлинному искусству светописи, необходимо при съемке соблюдать всего лишь три композиционных условия: а) один из второстепенных планов должен быть направлен в сторону снимаемого объекта, б) объект съемки должен находится на пересечении двух второстепенных планов, в) а также быть контрастным к окружающей действительности.